Обри Бердслей

При желании Бердслей всегда мог собрать толпу, внимающую представлению одного из импровизированных полетов его фантазии. Он был популярен. То, что Обри с регулярным постоянством попадал в разные истории, приходилось по душе большинству его одноклассников. Тем не менее у него было мало настоящих друзей – в кругу из трех-четырех близких товарищей ближайшими оставались Кокран (они даже домашние задания выполняли вместе) и Скотсон-Кларк. Их он ценил больше всего, и, объединенные совместными занятиями, увлечениями и проказами, они образовали некий триумвират. Для этих двоих Бердслей очень скоро стал просто Бил. О том, как возникло это прозвище, мы можем только догадываться [16].

Ч. Б. Кокран и Дж. Э. Скотсон-Кларк в роли мистера и миссис Сприггинс в фарсе Т. Дж. Уильямса, представленном в Брайтонской средней школе 23 февраля 1888 года и повторенном 9 марта. Бердслей играл Виктора

Обри отличался своеобразными манерами и тщательно культивировал это отличие. Некоторые претенциозные черты самовыражения уже становились очевидными. Если он восторгался эстетическими деталями какого-либо произведения, следовало восклицание: «Ну разве это не замечательно?!», произнесенное особым мягким, но не терпящим возражений тоном. Для укрепления своей репутации как человека, обладающего всесторонними познаниями, Обри по собственному почину стал изучать древнегреческий язык, хотя его достижения в этой области большей частью вымышлены.

Ему еще предстояло прослыть настоящим денди, но после первого семестра Бердслей сменил нелепые бриджи на брюки и стал носить пиджак, однако быстрый рост мешал его попыткам всегда выглядеть элегантно. В начале каждого следующего семестра его брюки и пиджак смотрелись не совсем пропорционально… Носки Обри были видны из-под брюк больше, чем хотелось бы самому франту, а тонкие кисти с длинными пальцами высовывались из рукавов рубашки…

В определенное время, вероятно летом 1887 года, склонность Бердслея к театральным эффектам нашла новый выход в романтических увлечениях. В Александра-виллас, за углом от Бэкингем-роуд, находилась небольшая частная школа для девочек, и Обри воспылал страстью к одной из ее учениц, хотя слово «страсть», вероятно, будет слишком сильным.

Сохранившиеся два письма к предмету его любви мисс Фелтон[17] настолько игривы, пронизаны иронией и насмешливыми излишествами и так обильно украшены карикатурами на самого себя, что его чувство, несомненно, было таким же мифом, как и знание древнегреческого. Обри просто играл в любовь, упражнялся в остроумии и открывал для себя манеру будущего эстета во всем прятать чувства за преувеличениями, граничащими с абсурдностью. Вот один из примеров его любовной лирики.

По тебе я вздыхаю, за тебя умираю,
По тебе я томлюсь, словно запертый в гроб,
Я письмо отправляю, от восторга рыдая!
P. S. Не показывай это дорогой Бетси Топп.

Поясним, что Элизабет Топп была директором школы, где училась мисс Фелтон. То, что этот эпизод являлся представлением для одного зрителя (самого себя), подтверждает описка Бердслея в первом же предложении самого послания: «Вообрази мой восторг и несказанную радость, удовольствие и счастье, когда я получил и прочитал мое [sic!] письмо». Оскорбительное местоимение «мое» было небрежно зачеркнуто и заменено на «твое». Это едва ли можно считать порывом любящего сердца. Отголосок этого обличительного послания можно найти на форзаце сборника пьес Марло, купленного Бердслеем 4 мая 1887 года. Он написал: «О.В. Бердслей, с любовью от самого себя» [17].

Несмотря на бурное участие в культурной и общественной жизни школы, Обри продолжал часто ходить в церковь Благовещения. Один из учителей несколько раз сопровождал его на вечернюю службу и явно находился под впечатлением открытия, что духовным наставником Бердслея был отец Джордж. Несомненно, участие в школьных проказах и церковной службе в храме на Вашингтон-стрит принимал один и тот же мальчик, но казалось, что они совсем разные.

В том что касалось Обри как творческой личности, есть некоторые признаки того, что он пытался соединить свои художественные и религиозные интересы, проиллюстрировав Псалтирь и Песнь песней Соломона (помощник викария Чарлз Торнтон восхищался ранними рисунками Бердслея), но эти два мира по большей части существовали отдельно друг от друга. Отец Джордж неодобрительно относился к театру, поэтому новая область интересов духовного чада оставалась для него закрытой. Способность к «секционному разделению» своей жизни и своих друзей, которая в последующем стала ярко выраженной чертой Бердслея, уже проявлялась в его отношениях с окружающими.