Обручённая

Комплимент сопровождался низким поклоном. Смущенная Эвелина не знала, как отвечать на все эти любезности. Она вспомнила, что коннетабль, говоря о своей родне, упоминал имя Рэндаля, но можно было понять, что доброго согласия между ними не было. Поэтому она ответила ему лишь немногими словами и поблагодарила за посещение, надеясь, что после этого он удалится; но уходить он не намеревался.

— Судя по холодности, с какой принимает меня леди Эвелина Беренжер, я вижу, что мой родственник (если он вообще счел меня достойным упоминания) говорил обо мне нелестно, чтобы не сказать больше. А между тем имя мое некогда значило и при дворе, и на поле битвы не меньше, чем имя коннетабля; и ничто более позорное, чем бедность — хотя именно ее часто считают за величайший позор, — не помешало бы мне и теперь занять почетное место. Прегрешения моей юности были многочисленны, но я расплатился за них потерей состояния и положения в обществе; и мой счастливый родственник мог бы мне помочь, если бы пожелал. О нет, не кошельком! Как я ни беден, я не хотел бы жить милостыней, и притом неохотно подаваемой бывшим другом, отдалившимся от меня. Нет, его помощь не ввела бы его в расходы; только на такую я и надеюсь.

— Об этом, — сказала Эвелина, — может судить только сам милорд коннетабль. Я не имею, во всяком случае еще не имею, права вмешиваться в его семейные дела; а если когда-нибудь буду иметь такое право, то пользоваться им стану осмотрительно.

— Мудрый ответ! — усмехнулся Рэндаль. — Но я прошу лишь об одном: передать моему родственнику просьбу, которую самому мне трудно изложить с должным смирением. Ростовщики, которые пожирают остатки моих средств, грозят мне тюрьмой; такую угрозу они едва ли решились бы произнести, а тем более исполнить, если бы я не был лишен поддержки главы нашего рода и не казался им скорее безродным бродягой, чем потомком могущественного рода де Лэси.

— Это прискорбно, — сказала Эвелина, — но я не вижу, чем могла бы вам помочь.

— Могли бы, и очень легко, — ответил Рэндаль де Лэси. — Я слышал, что день вашего обручения назначен, и вы имеете право пригласить кого пожелаете на эту торжественную церемонию, да благословят ее святые! Для всех, кроме меня, присутствие или отсутствие на ней всего лишь формальность, а для меня это вопрос жизни или смерти. В моих нынешних обстоятельствах исключение из числа приглашенных на семейное торжество означало бы, что я навсегда отлучен от семьи де Лэси; тогда как малейший знак признания со стороны моего могущественного родственника мог бы сдержать стаю алчных псов, которые безжалостно меня осаждают, ибо псы эти трусливы. Но зачем отнимаю я ваше время, рассказывая все это? Прощайте, леди, будьте счастливы и не думайте обо мне еще хуже, чем прежде, если я прервал счастливое течение ваших мыслей повествованием о своих бедах.

— Постойте, сэр, — остановила его Эвелина, тронутая тоном и манерами благородного просителя. — Вам не придется говорить, что вы поведали о своих бедствиях Эвелине Беренжер и не получили от нее всей помощи, какая в ее силах. Я передам вашу просьбу коннетаблю Честерскому.

— Вы должны сделать больше, если действительно хотите мне помочь, — сказал Рэндаль де Лэси. — Эту просьбу вам следует изложить от своего имени. Вы не знаете, — продолжал он, пристально и выразительно глядя на нее, — как трудно заставить кого-либо из рода де Лэси изменить однажды принятое решение. Через год вы лучше узнаете непреклонность наших решений. Но сейчас кто будет в силах противиться вашему желанию, если вам угодно его высказать?

— Все, чего способны достичь мое доброе слово и добрые пожелания, будет сделано, — ответила Эвелина. — Но вы должны помнить, что успех или неудача будут все же зависеть от самого коннетабля.

Рэндаль де Лэси удалился, выказав то же глубокое почтение, что и при встрече; но тогда он приложился к краю одежды Эвелины; теперь он столь же благоговейно притронулся губами к ее руке. Эвелина проводила его со смешанными чувствами, из которых всего сильнее было сострадание; хотя в его жалобах на недоброе отношение к нему коннетабля было нечто неприятное, а признания в прегрешениях звучали скорее гордо, чем покаянно.

Встретившись после этого с коннетаблем, Эвелина рассказала ему о появлении Рэндаля и о его просьбе; внимательно глядя на него, она заметила, что при первом упоминании имени этого родственника на лице коннетабля мелькнул гнев. Однако он тут же подавил его и, опустив глаза, выслушал подробный рассказ Эвелины и ее просьбу пригласить Рэндаля на их обручение.

На мгновение коннетабль задумался, точно искал способ отклонить просьбу. Наконец он сказал:

— Вы не знаете, за кого просите, иначе, вероятно, не стали бы этого делать. Неведомо вам и все значение вашей просьбы, а мой хитрый родственник понимает это отлично. Оказывая ему знак внимания, о котором он просит, я в глазах общества еще раз — уже в третий раз — принимаю участие в его делах и тем даю ему возможность вернуть себе утраченное положение и исправить свои многочисленные проступки.