Обрученные с Югом

Я застонал, как делал это каждое утро, и развернул листок, где были написаны пять слов, которые ни один нормальный человек никогда не употребит в нормальном разговоре: «агностицизм, антропоцентризм, благолепие, вивисекция, чаяние».

— Ты знаешь, что значат эти слова? — спросила мать.

— Нет, конечно.

— А ты выучил список, который я дала тебе вчера?

— Да, конечно.

— Составь предложение с двумя словами из него.

— Пожалуйста. Экзистенциальный, регургитация.[14] Когда я размышлял над экзистенциальным смыслом произведений Джеймса Джойса, у меня чуть не произошла регургитация содержимого желудка.

Отец засмеялся. Мать зыркнула на него светлым глазом, и он поперхнулся.

— Ты слышал, что сказал отец. Сегодня мой праздник. День Блума. Его празднуют поклонники Джеймса Джойса во всем мире.

— Пора бы тебе уже встретиться с этими двумя чудаками, — сказал я.

— Нас — легион! Его обожают миллионы! Пусть даже в своей семье я одинока.

— Мы с Лео приготовим сегодня для тебя особенный ужин, — предложил отец. — Выберем рецепт из «Улисса»! Это Лео придумал.

— Очень мило с твоей стороны, Лео. Спасибо.

— Лично я не буду это есть. Только приготовлю. — Я хотел пошутить, но мать сразу же обиделась.

Она едва не заморозила меня взглядом, по сравнению с которым даже лютая зима показалась бы весенней оттепелью.

С тех пор как научился говорить, я помню восторги жителей и жительниц Чарлстона по поводу привлекательности моей матери, ее безукоризненной осанки, изящных манер. Я понимал, что они имеют в виду, но не мог разделить их чувства. На мой взгляд, холодная и правильная красота матери могла внушать восхищение, но не любовь. После смерти Стива она ни разу не поцеловала меня. Обнимала, да, и даже часто. Но чтобы поцеловать, как раньше, когда я был маленьким, этого не было. Я доставлял ей мало радости, и неодобрение крупными буквами было написано в ее взгляде каждый раз, когда она смотрела на меня. Мы изо всех сил разыгрывали счастливое семейство, чтобы ввести в заблуждение окружающих, и, насколько я могу судить, весьма преуспели в этом. Только три человека в мире знали правду о том, какое глубокое и безнадежное отчаяние мы испытывали в обществе друг друга.

Официантка принесла нам кофе.

Из-за нашей с матерью пикировки лицо отца выразило огорчение и тревогу. Находясь рядом со мной и матерью, он разрывался от безрассудной любви, которую питал к нам обоим, при этом его доброта по отношению ко мне действовала на мать, как красная тряпка на быка, и между родителями то и дело вспыхивали перепалки. Смерть брата практически раздавила их обоих, но не поколебала природной доброты отца, его дружелюбия и оптимизма. Он обратил все свои чувства на меня и старался любить меня еще сильнее именно потому, что я не Стив. В отличие от матери, которая, как я полагал, восприняла смерть Стива по-своему. Она больше никогда никого не сможет любить именно потому, что это не Стив.

— Так вот, — произнесла мать, достав ручное зеркальце и поправляя помаду на губах. Этот жест послужил официантке сигналом, что наш завтрак закончен и можно убирать со стола. — Твой отец знает, что нужно сегодня сделать, Лео. Я хочу, чтобы ты испек дюжину шоколадных кексов для новых соседей, которые сегодня въехали в дом через дорогу от нас. Там близнецы твоего возраста, и они будут учиться в твоем классе.

— Хорошо. Что еще?

— Мне позвонила сестра Мэри Поликарп из приюта. К ним прислали двух новеньких из Атланты. Сироты, беглецы. Брат и сестра. Ты должен встретить их в Чарлстоне. И будешь шефствовать над ними весь год. Помогать и опекать. У них была ужасная жизнь.

— Она им покажется раем после того, как они поживут рядом с сестрой Поликарп. Это же чудовище! Я думал, ее выгнали из монастыря.

— Это та самая монахиня, которая ткнула дочку Уоллеса в глаз линейкой? — спросил отец.

— Просто несчастный случай, — ответила мать.

— Это было при мне, — возразил я. — Она попала в глазное яблоко. Повредила глазной нерв. Девочка ослепла.

— Сестру Поликарп больше не допускают к преподаванию. Ее практически исключили из ордена, — пояснила мать.

— Между прочим, мальчишек она лупила по лицу направо и налево, кровь из носа так и хлестала. Я дал ей кличку Красный Крест.

Отец фыркнул, но в глазах матери блеснул ледяной огонек, и отец затих.

— Очень остроумно! — язвительно сказала мать. — Если бы только это остроумие хоть как-то проявилось в твоем тесте на профессиональную ориентацию.

— Лео не очень-то силен в тестах, дорогая.

— И это не радует. Я хочу, Лео, чтобы ты сегодня явился с отчетом к своему директору и встретился с новым футбольным тренером.

— Мой директор — это ты. А тренер у меня старый, мистер Огбурн.

— Он уволился вчера.

— С чего бы это? — удивился отец. — Ему же оставалось совсем чуть-чуть до пенсии.

— Он отказался работать, когда узнал, что помощником у него будет чернокожий, — ответила мать. — Поэтому я пригласила Джефферсона из школы «Брукс» на должность старшего тренера, а также назначила его заведующим секцией атлетики.

— Почему я должен встречаться с тренером Джефферсоном?

— Потому что ты центровой первой линии.