Обрученные с Югом

Эти сообщения и радовали Джаспера, и огорчали. Каждый раз, приближаясь к изящному зданию монастыря, он надеялся увидеть Линдси на крыльце с сумочкой в руках и в том же платье, в каком она покинула Чарлстон. Он мечтал, как она бросится ему в объятия и признается, что все это было ужасным заблуждением.

Первого сентября, когда он переступил порог Цитадели, следуя по стопам отца и деда, его семья была необычайно счастлива. Но сам он прекрасно осознавал, что поступил в Цитадель лишь потому, что не смог придумать план жизни, который исключал бы Линдси. Он выбрал в качестве специализации физику и скоро понял, что, как все объекты на земле, подвержен закону инерции и уход Линдси придал его жизни импульс в непредвиденном, но неизбежном направлении. Ему без труда удалось приспособиться к дисциплине, полюбить естественный распорядок Цитадели, по молодости лет он получал удовольствие и от формы, и от хождения в ногу под бой барабана, и от скандирования речовок. Монастырь стал убежищем для женщины, посвятившей себя молитве, а Цитадель заменила монастырь Джасперу. Из послушников он перешел в касту воинов 7 декабря 1941 года, когда японцы напали на Пирл-Харбор.

Перед прохождением медкомиссии Джаспер выучил наизусть таблицу для проверки зрения, применявшуюся военными врачами, и получил на зрительном тесте максимальный балл. Его зачислили в армию в звании младшего лейтенанта, он прекрасно проявил себя на европейском театре военных действий, а б июня 1944 года — в день высадки союзных войск на Атлантическое побережье Европы — высадился в Нормандии, участвовал в освобождении Парижа и в день подписания акта о капитуляции оказался в Германии. Проведя там год в составе оккупационных войск, он вернулся в Чарлстон, чтобы научиться жить без Линдси. Во время войны Джаспер писал ей каждую неделю, но ни одно письмо не попало в руки Линдси. Сестра Мэри Мишель гордилась тем, что знает человеческую душу лучше любого психолога. Она чувствовала, какой любовью дышит каждое слово Джаспера, и сочла наиболее разумным оградить девушку от этих писем, чтобы не подвергать соблазну.

Джаспер упросил своего отца, чтобы во время войны тот каждый год 16 июня приезжал к воротам монастыря Святого Сердца и спрашивал мать настоятельницу Мэри Мишель, в чем нуждаются сестры. Мой дедушка был не в восторге от этого поручения, но выполнял его из суеверия: боялся, что сына убьют на войне, если не оказывать благотворительность монастырю, битком набитому монашками. Дедушка исправно отмечал каждую годовщину расставания Линдси с мирской жизнью и в полдень 16 июня всегда стоял на монастырском крыльце. В разгар сражений в Европе Джаспер получил четыре коротких письма от сестры Мишель, в которых она благодарила его и уверяла, что молодую сестру Норберту ждет великое будущее на избранном ею поприще.

Мать настоятельница быстро оценила интеллект Линдси и после церемонии пострижения направила ее в Католический университет. Благодаря усиленным занятиям Линдси досрочно написала дипломную работу по английской литературе и приступила к диссертации по «Улиссу». Прочитав роман, она обнаружила, что его действие происходит в течение одного дня, и день этот — 16 июня 1906 года. Поскольку Джаспер привез ее в монастырь 16 июня и ее новая жизнь началась 16 июня, эта дата приобрела для Линдси мистическое значение. Она часто думала о Джаспере. От своих родителей она знала, что он воюет в Европе, и каждое утро перед причастием молилась за его благополучное возвращение. Сестра Мишель упомянула, что Джаспер вернулся целым и невредимым, и Линдси еще более уверовала в силу молитвы как естественного, несравненного источника добра во Вселенной. В глубине души Линдси считала, что именно благодаря ее молитвам Джаспер вернулся живым из Европы.

Возвратившись в Чарлстон, Джаспер поселился в своей прежней комнате в родительском доме на Ратлидж-авеню и стал преподавать физику и биологию в Епископальной ирландской школе. Его светская жизнь ограничивалась эпизодическими встречами с новой учительницей этой школы или с сестрами его однокашников по Цитадели. Он был приятным и, безусловно, завидным кавалером, и несколько особ женского пола намекнули ему, что готовы к серьезным отношениям, если он излечился от своей юношеской страсти, о которой знали все. Каждый раз, когда об этом заходила речь, он сам смеялся над собой — сходит с ума из-за женщины, которая никогда не будет принадлежать ни одному мужчине. Но он дал себе слово, что не женится, если вновь не почувствует того, что чувствовал, когда семнадцатилетним, держась за надувную камеру, плыл в одежде, сносимый течением по Чарлстонской гавани. Он точно знал, что такое любовь и какова она на вкус.