Обрученные с Югом

Мы входим в огромный дом, нас обступают двести лет чарлстонской истории. Эти предметы слишком прекрасны, чтобы ими пользоваться. Огромная люстра в центре зала выглядит как хрустальный апофеоз. Огромное черное пианино стоит у стены, которая обращена к реке Купер, а напротив притягивает глаз своим элегантным контуром арфа, похожая на лист папоротника. За все годы знакомства с семейством Ратлидж я ни разу не слышал, чтобы кто-то играл на этих инструментах. Я никогда не сидел на этих бесценных диванах и креслах, сработанных еще первыми мебельщиками колонии. Отсутствием жизни это помещение вызывает у меня жалость, как брошенный ребенок. Пианино и арфа, кажется, погибают без музыки. В Чарлстоне множество таких невеселых гостиных, где жизнь прекратилась. В огромной столовой стоит стол красного дерева, за которым могут разместиться человек двадцать пять, не меньше, но стулья слишком древние, ими пользуются лишь в особых случаях. И столовая тоже производит впечатление стерильности и безжизненности. Я готов спорить на месячную зарплату — последний раз здесь обедали много лет назад, в обществе малопривлекательных призраков.

Однако в библиотеке все оживает восхитительным современным уютом. Добротные полки с книгами заполняют стены от пола до потолка. Перед огромным телевизором мы собираемся, чтобы посмотреть матч Каролина — Клемсон, это в нашем штате сродни ритуалу. Удобные стулья и диваны обиты одни кожей, другие мягкой тканью. В баре шеренгами выстроились бутылки. Камин с новым грилем сделан самым лучшим чарлстонским мастером Томасом Эльфом. С этой комнатой связаны у всех у нас самые приятные воспоминания. Сюда мы приходим, чтобы пообщаться, повеселиться, отдохнуть, а иногда и спрятаться. Сюда я пришел вечером после похорон отца, и Молли провела со мной полночи, мы вместе плакали, вспоминали отца, рассказывали разные случаи из его жизни, из нашей юности, перебирали все те тяжелые и важные моменты, из которых, как коралловый риф, выросла наша дружба. Именно сюда захотел я прийти, чтобы оплакать отца и обрести способность жить дальше. Молли занимает в жизни каждого из нас особое место. Она первой в нашей компании повзрослела, взяла на себя роль матери — задолго до того, как действительно стала матерью. Из всех нас только ее муж Чэд пренебрегает добрыми и мудрыми советами жены, не умеет их ценить. Но мы вполне взрослые люди и понимаем, что брак — это институт, который часто порождает враждебность и безразличие друг к другу, и тут нет ни правых, ни виноватых.

Молли поручает мне разливать напитки. В нашей компании я работаю барменом еще со школьных времен — тогда я был единственным непьющим. Наливаю Молли и Бетти по бокалу джина с тоником, подаю Айку холодный «Хайнекен» из встроенного в бар холодильника.

— Эх ты, старый сплетник! — говорит он.

— Простите, сэр, — возражаю я. — Я не сплетник, я совесть этого города. Хроникер. Летописец. Его сердце и душа. Послушай, жопа, будешь ты пить свое паршивое пиво или нет?

— Пиво я пил, когда был автоинспектором. Как ты думаешь, что должен пить шеф полиции, когда проводит досуг в высшем обществе?

— И мне предстоит любоваться этим чучелом всю оставшуюся жизнь! — Бетти поднимает бокал, и Молли чокается с ней в знак солидарности.

— Не угодно ли вашей светлости «Уайлд Турки»? Или бокал «Маргариты» с крупинками соли по ободку? Как насчет старого доброго «Манхэттена»?[47] Или, может, ты присоединишься ко мне и выпьешь «Бифитер» с сухим мартини, которые я не встряхиваю, заметь, а зверски перемешиваю, твою мать!

— Мне нравится этот вечерний светский разговор, — кивает Айк. — Ладно, валяй джеймсбондовское пойло. Тем более у нас с Джеймсом есть что-то общее.

Все воззрились на фигуру, которая возникла в дверном проеме без всякого оповещения.

— Назови пароль, Горный Человек! — требует Молли.

Найлз Уайтхед улыбается и обводит взглядом лица присутствующих.

— Молли Ратлидж — самая божественная девушка во всем Чарлстоне ныне, и присно, и во веки веков! — отвечает он.

— Неправда. Самая божественная — твоя жена.

— Хорошо, после моей жены, — соглашается Найлз.

— Черт подери, а про мою жену забыли? — возмущается Айк.

— Угомонись, муженек, — вмешивается Бетти. — А ты, Найлз, перестань флиртовать с Молли.

— Мне дозволено флиртовать со свояченицей. Этого, можно сказать, требует чарлстонский обычай. Я взял за правило не флиртовать только с женщинами, которые носят кобуру. Особенно если муж находится рядом и готов принять боевую стойку.

— Крепись, Айк. Постарайся не пристрелить Горного Человека, если он даст волю языку. Мне нравится, когда белые парни флиртуют со мной, — улыбается Бетти.

— Бетти Джефферсон — самая божественная женщина во всем Чарлстоне ныне, и присно, и во веки веков!

— Мне нравится это заявление! И звучит так искренно, можно подумать, что Горный Человек говорит от чистого сердца. Не то, что городские пижоны. Спасибо, Найлз, порадовал меня.

— Синдром Оливера Твиста, — замечаю я. — Найлз всегда будет пользоваться симпатией женщин благодаря тому, что он сирота.