Обрученные судьбой (СИ)

— В нашей земле обряд есть один, что деву женой делает в глазах родичей и без клятв у алтаря, — резко вступил в разговор Владислав, видя, как поникли плечи Ксении, признавая правоту брата. — Как на земли эти ступил, я ее женой назвал при родичах, знать, жена она мне для них. А для меня и без того женой была. Даже когда имя иное носила. Чужое имя, ненавистное…

— Что ж оставил ты ее, лях? — едко спросил Михаил. — Одну ее я встретил давеча, безмужнюю и опозоренную. Дитя вон прижила девой, не женой!

— Нельзя вырвать из груди сердце свое по воле, — голос Владислава слабел с каждым словом. Все тяжелее давалась речь, слабость медленно сковывала тело. — Так и тут. Сама она ушла тогда, нет моей вины в том…

Ксения на миг прикрыла веки, сердцем чувствуя ту боль, что по-прежнему где-то глубоко пряталась в душе Владислава, не оставила его, не давала забыть, а потом взглянула решительно на Михаила:

— Почему оставила, Михась, я говорила тебе. А ныне я возвращаюсь! Нет мне дома иного отныне. Не в Московии он, дом мой, а тут в землях этих. Потому что сердце мое навеки с ними связано. Прости меня, брате, — а потом резко воткнула в снег нож и снова в глаза брата посмотрела, ожидая его решения, его знака людям своим. Только сказала напоследок. — Желаешь резать его — режь. Только и меня вместе с ним! Я сказала тебя давеча, что нет мне жизни без него, а ныне только убедилась в том. Режь с ним меня, брате! И чтоб ты ведал — коли б ты лежал на снегу, а не он, я бы так же своим телом тебя закрыла от сабли его! И молила бы его, как тебя молю ныне!

Михаил долго глядел сестре в глаза. Так схожие цветом и разрезом очи вели ныне борьбу незримую, но такую осязаемую ныне, что всем, кто был на этом местечке дороги на краю леса, не по себе стало. Глаза Ксении молили о милости и в то же время горели некой решимостью, губы поджаты упрямо. Михаил отчетливо понимал, что значит то — примет на себя удар, не задумываясь, не колеблясь ни мига. Разливалась медленно горечь во рту от осознания того, что поперек его воли, горячо любимого брата, Ксения пошла, против него выставила нож острый, пусть и убрала его после, показывая, что никогда не сможет ударить его.

— Михаил, — обратился к нему Федор, отвлекая его внимание от сестры, прижавшейся к ляху, снова потерявшему сознание. — Пора! Скоро день приступит. Да и ляха люди могут подойти… Решай!

— Знать, его выбираешь, Ксенька? Ворога нашего… а брата своего единоутробного… — она повернула к нему голову, глаза голубые обожгли его огнем решимости пойти по пути ею выбранному ныне. И тогда он смачно плюнул в снег, скривил рот и свистнул своим людям, собирая тех в путь. По пути кнутовищем ткнул в вороного, которого уводили с собой, и вдруг с удивлением заметил, как дрожат мелко ладони. От гнева, пожирающего изнутри его душу, от ненависти к этому ляху, так долго живущей в его сердце, от отчаянья и душевной боли. Быть может, потому, уезжая вглубь леса по дороге, растворяясь среди снежных хлопьев из вида, он даже ни разу не оглянулся на хрупкую фигурку, что склонилась над раненым, обхватила того руками, пытаясь приподнять.

— Где? — прошептал Владислав, снова возвращаясь из темноты на белый свет, когда Ксения невольно затронула его рану, и по телу пошла волна невыносимой боли. — Где брат твой? Где люди его? Не слышно их… коней не слышно…

— Уехали, — коротко ответила Ксения, сглатывая комок слез, что стоял в горле. — В Московию уехали…

— А тебя бросил он?! — вскрикнул Владислав, сжимая ее плечо, пытаясь сесть на месте, не обращая внимания на боль в груди, отдававшуюся по всему телу аж до кончиков пальцев.

— Не бросил. Сама я осталась… Владек, встать бы тебе… столько крови вытекло… — она уже прикладывала за край рубахи сложенный вчетверо кусок полотна, что отрезала от подола рубахи своей, прикусила губу в отчаянье наблюдая, как мгновенно та становится алой от крови. — Надобно ехать, Владек. Попробуй, мой милый… не смогу я одна…

Но подняться на ноги у Владислава не получилось — едва он с трудом, опираясь на нее всем телом, распрямил с трудом колени, как она не удержала его и с размаху уронила в снег, опустилась сама возле него, пытаясь унять дрожь в руках и ногах от напряжения, отдышаться. Потом она снова и снова будет пытаться поднять его, чтобы помочь взобраться на Ласку. Неимоверные усилия для Ксении, учитывая, что в конце концов лишившись сознания, Владислав стал еще тяжелее, а лошадь, чувствуя запах крови, не желала стоять на месте спокойно.

— Где мой валах? — спросил вдруг Владислав, и Ксения открыла глаза, когда они в который раз опустились в снег. — Мой приучен к крови, твоя же, видишь, как ногами перебирает непокойно… Да и мала она для веса моего… как и ты — нежна… слаба…

А потом Ксения заметила, как он резко распахнул глаза, словно прислушиваясь к чему-то, уставился в светлое небо, что виднелось через черные макушки деревьев в вышине, сквозь падающий снег. Затем протянул в ее сторону руку, и она склонилась над ним тут же.