Обрученные судьбой (СИ)

Он говорил то от чистого сердца — никогда ему не забыть, от чего отказалась Ксения ради любви к нему, от чего отреклась и годы, и несколько дней назад, и что предстоит принять ей спустя пару-тройку тыдзеней. Владислав прижимал ее к себе, когда они ехали в санях по белому простору снежной дороги, возвращаясь в Заслав из земель Ежи, аккуратно целовал прямо под околыш шапки, прижимаясь губами к холодной коже — в висок или лоб, если она поворачивалась к нему, а то и в губы, когда она поднимала вверх подбородок, явно намекая на то. Гладил ее волосы, когда она спала подле него в плохо топленных комнатах корчем, где они становились на ночлег, бережно укрывал от холода своим широким плащом, подбитым мехом.

— Мой маленький сокол, — прошептал Владислав как-то в одну из таких ночей, когда как обычно лежал подле нее в постели и сторожил ее сон, любуясь ее красой. Она была особенной, не такой, как другие пани, что встречались на его пути. Он гордился ее мужеством, ее решительностью и твердостью, ее нравом и красой, что приковывала взгляды с первых же моментов, как та ступала в комнату. Его маленькая храбрая птичка, способная пойти на многое, коли решила.

— Что? Что? — встрепенулась вдруг Ксения, и он прикусил губу, жалея, что разбудил ее своим шепотом. Или это громкий хохот его пахоликов, что доносился через тонкую перегородку, заставил ее открыть глаза?

— Спи, кохана, спи. До рассвета еще долго, — прошептал он. Ксения взглянула на маленькое оконце, за которым стояла кромешная тьма, а потом вдруг протянула руку и коснулась его лица.

— Мне почудилось, что все это морок ночной. Что я одна и в постели своей в спаленке Ежи. Что мы не рядом, розно…

— Тут я… всегда буду… — прошептал он ей в ответ на эти слова и склонился, чтобы коснуться ее губ легко и мимолетно. Но она обхватила его руками, аккуратно, стараясь не задеть его раны, прижалась к нему всем телом, заставляя продлить поцелуй, сделать его глубоким и горячим, унять тот жар, что опалил ее при касании его губ. В ту безлунную ночь был зачат их второй сын, темноволосый Михась, схожий чертами лица с дедом, Стефаном Заславским, а глазами с материнской породой…

Во дворе Замка прибывших встретил Анджей, уже несколько дней как прибывший в Заслав из стольного града. Он выбежал на крыльцо, радостно улыбаясь, бросился к саням, заметив в них широкоплечую фигуру отца.

— Тата! Пан отец! — а потом так же просиял, заметив, что женщина, поднявшая голову с груди пана ордината, была его матерью, воскликнул чуть удивленно, но не менее радостно. — Мама? Мама! Ты приехала погостить? Сколько дней ты пробудешь?

— Твоя мама приехала навсегда, Андрусь, — ответил Владислав на его вопросы. — И никогда боле не уедет из Заслава.

Как же согрели эти слова душу Ксении! Навсегда. Она приехала в Заслав, чтобы никогда боле не уехать отсюда, чтобы остаток своих дней провести рядом с любимым и детьми, которые у них есть и будут.

Именно они помогали ей в те моменты, когда в ее душу заползала тень страха перед тем, что ей предстоит сделать. Суеверная, Ксения до дрожи боялась того дня, который сама себе определила для перехода из новой жизни в иную, в которую должна была ступить тут же, как приехала сюда, в эти земли. И даже платье из шелка цвета кости, в котором ей предстояло ступить под своды костела, искусно расшитое золотыми нитями и жемчугом, не вызывало улыбки на ее губах. Оно привело бы ее непременно в восторг, не тревожь ее темные думы о будущем, но ныне только одна мысль кружилась в ее голове. И даже весть о том, что пани Эльжбета родила в ночь на Иосифа дитя женского пола, маленькую ласточку-дочку для Ежи, только на короткое время смогла унять ее тоску и страхи. Ксения, как могла гнала от себя их, и это удавалось ей днями, которые она проводила с Владиславом или Анджеем. Но ночами, когда Владислав удалялся в свои покои, и она оставалась одна, они наваливались на нее с удвоенной силой, гоня от нее сон.

Это сразу же заметил епископ, прибывший в Замок, чтобы провести венчальный обряд. В тот же вечер, как прибыл в Заслав, он послал за Ксенией слугу, настаивая на том, что желает видеть пани.

— Пани боится за спасение души своей, верно? — без предисловий начал он разговор, беря в свои ладони холодные руки Ксении. — Неужто снова страхам уступишь? Неужто сомнениям душу отдашь?

— Коли б было так, отказалась от крещения латинянского, — ответила резко Ксения, и бискуп улыбнулся, узнавая ту пани, что была ему лучше знакома, которой он и желал видеть Ксению.