Обрученные судьбой

— Это твой сын? — спросил Владислав, а потом вдруг пристальнее вгляделся в тот ужас, что плескался в ее глазах, легко прочитал вину, что отразилась в глубине этих небесно-голубых омутов. Отпустил ее из своих рук, отошел и, стараясь не напугать мальчика, замершего в страхе перед его ростом, присел перед ним на корточки, стал внимательно разглядывать черты его лица.

— Не бойся меня, — тихо произнес он. — Я не такой страшный, как могу видеться тебе.

Мальчик кивнул несмело.

— Я ничего не боюсь, только гадов, — робко проговорил он. — Но они такие скользкие и длинные. Дзядку говорит, что когда я стану большим, как мой тата, я не буду бояться даже их. Я стану, как мой тата. Он самый смелый на всем свете. Так дзядку говорит.

— Как тебя зовут? Меня — пан Владислав. Пан Владек.

— Я Друсь, — Андрусь еще плохо выговаривал собственное имя, потому и назвался так, как привык. Но и этого хватило, чтобы Владислав вздрогнул, как удара, и едва сдержался, чтобы не схватить мальчика за худенькие плечики.

— Ты — Андрусь, верно? — Ксения расслышала дрожь в голосе Владислава и прикрыла глаза, чтобы не слышать и не видеть того, что было ныне в комнате. Боль. Ничем не прикрытая острая боль, прозвучавшая в голосе Владислава наотмашь ударила ее. — Анджей, верно? А сколько лет и зим ты уже повидал? О, ладошка… Пять, верно?

А потом Андрусь увидел саблю в ножнах, прикрепленных к широкому поясу шляхтича, что с таким волнением заглядывал ему в лицо.

— У пана сабля? А можно глянуть? — и когда Владислав достал из ножен сверкнувшее в пламени свечи лезвие, произнес с ошибками, запинаясь. — Hoc fac et vinces {9}. Дзядку сказал, что это написано у моего таты на сабле. А у пана что написано?

— Hoc fac et vinces, Андрусь, — проговорил Владислав, стараясь скрыть от мальчика ярость, снова разраставшуюся в груди как снежный ком, и тот поднял голову от лезвия сабли, на котором вглядывался в латинские буквы. Большие голубые глаза мальчика уставились заворожено на ордината. Тот медленно положил свои большие ладони на плечи сына. — Знать, я твой отец, Андрусь.

— Мама говорила, что ты на небесах, — проговорил мальчик. — А дзядку порой говорил, что ты далеко-далеко от нас и не можешь найти дороги к нам.

— Я нашел, — с трудом сглатывая комок, образовавшийся в горле, сказал Владислав. — Я приехал за тобой.

— И увезешь к себе в земли? — глаза Андруся засверкали от восторга, а вот Ксения едва стояла на ногах от волнения и страха, что снова вползли в ее душу изворотливыми змеями. «За тобой», сказал Владислав. Не «за вами», «за тобой». Лешко оказался прав. Во всем.

Она вздрогнула от неожиданности, когда Владислав громко свистнул, поднимаясь на ноги. Загрохотало в сенях, после застучали сапогами в гриднице, и на пороге появился Добженский, настороженно оглядевший через распахнутую дверь всех, кто находился в спаленке.

— Развяжи холопку, что в доме. Пусть приготовит в дорогу панича Анджея… Анджея Заславского, — Ксения, едва облегченно вздохнувшая при виде того в полном здравии, в кого недавно пустила стрелу, заметила, как у Добженского глаза на лоб полезли от слов Владислава. Но он быстро сумел взять себя в руки, протянул ладонь мальчику и, взяв в плен его ладошку, повел его за собой из спаленки, надежно затворив за собой дверь.

— Не подходи ко мне! — произнес тихо Владислав, краем глаза заметив, что она двинулась в его сторону. — Не приближайся, ибо я, клянусь Богом, не отвечаю ныне за себя! Я был готов простить тебе многое: твою ложь, твое предательство, те годы, что мы провели порознь. И даже то, что едва не убила меня, простил бы. Но как, скажи на милость, простить это…?

Из-за двери послышались голоса, тихие причитания Збыни, видимо, готовившей своего панича в дальнюю дорогу в ночь, что опустилась за окном. Владислав выпрямился резко и обвел взглядом комнатку и бледную растерянную Ксению, замершую в нескольких шагах от него. Так делают, когда хотят запомнить, когда больше никогда не суждено увидеть это снова, когда уезжают. До этого момента Ксения надеялась в глубине души, что Владислав пугает ее, что делает это нарочно, как некогда пугал в Московии во время их пути. Но ныне… ныне она читала в его взгляде, что он действительно оставит ее здесь, в этой спальне, а ее сына… их сына увезет с собой, отнимет от нее.

И тогда Ксения метнулась ему, уже направившемуся к двери наперерез, бросилась в ноги, схватила за полы жупана, чтобы помешать ему выйти.

— Я прошу тебя, выслушай меня. Позволь мне поведать… — рыдания рвали грудь, мешали говорить. Владислав смотрел на нее равнодушно сверху вниз, слегка склонив голову вбок, а потом отрицательно качнул головой. — Прошу тебя… ты же не ведаешь… отчего мы… отчего я сделала то…

— Не нужно, — он сжал ее запястья, вынуждая силой отпустить из пальцев его жупан. — Неужто ты не поняла? Мне нет нужды знать причины. Нет для меня такой причины, которая была бы в силе оставить тебя тогда, когда мое сердце было полно любви к тебе. И я не вижу для тебя ее, коли ты любила меня. А если не любила…