Обрученные судьбой

Он ясно видел, что не унимается никак тревога жены, потому стал целовать, желая своими горячими губами стереть следы ее. Любовью своей стереть ее из души, как и печать той тоски, что читал в глазах Каси с тех пор, как в вотчину эту приехали. И ему удалось это — через некоторое время Катаржина стала отвечать ему на поцелуи, выгибаться навстречу его рукам, ловя каждую ласку. И тогда Владислав подхватил ее на руки, отнес к постели в углу шатра, аккуратно уложил на смятые одеяла, не отрывая ни на миг губы от ее губ, накрыл своим телом, стащив с нее рубаху.

После, когда они лежали расслабленные и усталые, наблюдая за отблесками огня костра на полотне шатра, он не мог не подумать о том, что зря все-таки поддался на ее уговоры и привез сюда. Довольно было бы и того, что восстанавливает он эту вотчину, как и обещал ей пару лет и зим назад. Жена и до того заводила разговор о землях этих, мол, сон ей виделся про них, про то, что церковь тут стоять должна. Да только как поставить церкву в землях, которые ему по праву так и не отошли? Ведь еще долго было неясно, за кем они будут — за Литвой или за Московией, и только пару зим назад решилась судьба этой вотчины. Настала пора тогда выполнять обещание, некогда данное Владиславом жене, и вот возрождалась эта земля ныне из пепла.

— О чем твои думы? — вдруг спросила Катаржина, и он отвлекся от своих мыслей, обнаружил, что она пристально наблюдает за ним.

— О том обете, что ты дала, о землях этих, — честно ответил он, глядя ей в глаза.

Не довелось Владиславу долго наслаждаться тем счастьем и покоем, что установились в Заславском магнатстве для него после свадьбы тем весенним днем 1617 года. Как не довелось подержать на руках свое дитя, наблюдать, как был рожден его младший сын и становится отроком старший. Едва перевела дух Катаржина, когда Владислав не примкнул к походу на Московию, который совершил королевич Владислав в то время, как пришла иная весть, с другой стороны, откуда точно не ждали ее. Шведы, нарушив заключенное некогда перемирие, высадились в землях Инфлянты {3}, осадили Ригу.

Она уже не помнила, как прожила то время, что Владислав под командованием великого гетмана литовского отбивал захваченные земли Литвы. Дни слагались в тыдзени, а тыдзени в месяцы. Только по росту Михала, рожденного в отсутствие отца, его переходу из пеленок в рубаху она понимала, сколько времени прошло с того дня, как она простилась с Владиславом во дворе замка, как стояла на стене замковой и плакала беззвучно, пытаясь забыть о той дыре, что образовалась в груди с его отъездом.

Михал едва начал ползать, как вернулся Владислав в Заслав, Катаржина точно помнила то. Именно тогда, когда младший сын вдруг пересек ползком широкую кровать матери с одного края на другой под восторженные причитания матери, нянек и паненок из материнской свиты, откуда-то издалека через распахнутые окна донесся звук рога, и тут же громыхнула пушка на одной из башен, приветствуя возвращение пана в замок после долгого отсутствия.

Она не чувствовала ног, пока бежала по галерее Замка, по крутым лестницам, не слышала ничего вокруг, кроме биения собственного сердца, и не видела ничего и никого, кроме Владислава, спешившегося во дворе. И после, когда он обнял ее крепко, даже ребра заболели, когда обжег своим поцелуем губы, для нее во всем мире существовал в тот миг только он один…

На память о том коротком конфликте со шведами у Владислава останется шрам на плече от свинцового шарика, пущенного из аркебузы. Его вороной споткнется на поле боя, и пуля влетит именно в левое плечо, а не в сердце, как направлялась изначально.

— Удача! — скажет он тогда, но только спустя время она расскажет ему о том обете, что дала однажды, стоя на замковой стене. Построить в покинутой земле Северского церковь православную на месте той, что когда-то сжег Владислав вместе со своими пахоликами. Церковь, что так часто снилась Катаржине, вместе с избами и новым каменным домом поодаль от деревеньки. Только бы жизнь ему сохранили в той войне, только бы он вернулся к ней. Только бы он всегда возвращался к ней… Ведь она знала, что этот след от пули на плече Владислава, отраженный в ее душе невидимым шрамом, был далеко не последней памяткой о боях, в которых ему еще доведется побывать…

— А я ведаю, о чем твои думы, — произнес Владислав, но она ничего не ответила, улыбнулась и только коснулась губами этого маленького шрама, уютно устраиваясь на его плече, крепко прижимаясь к нему всем телом.

Она проснулась за некоторое время до рассветного часа, долго наблюдала в щель, что образовалась при неплотно прикрытом пологе шатра, за тем, как медленно сереет небо. А затем все же аккуратно, стараясь не потревожить сладкий сон, лежащего возле нее мужа, выскользнула из-под его руки и, набросив на плечи его жупан, чтобы укрыться от утренней свежести, вышла из шатра.