Обрученные

Ксандер оборачивается, выражение лица открытое и естественное. Не думаю, чтобы кто-нибудь другой смог бы уловить хитрость в его глазах, но ведь я так хорошо его знаю. Я прыгаю со ступеней; он протягивает ко мне руки. Мы заключаем друг друга в объятья, его руки на моей пояснице, мои — вокруг его шеи. Я засовываю руку под воротник его рубашки и разжимаю пальцы. Артефакт скользит вниз по его спине, мои раскрытые ладони прижаты к его теплой коже. Мгновенье мы смотрим друг другу прямо в глаза, затем я прижимаю губы к его уху.

— Не открывай его, — шепчу я, — не держи у себя в доме. Зарой или спрячь где-нибудь. Это не то, что ты думаешь.

Ксандер кивает.

— Спасибо, — шепчу я и целую его крепко прямо в губы, вложив в этот поцелуй все свое сердце. Хотя я знаю, что влюблена в Кая, невозможно не любить Ксандера за все, что он делает, и за то, каков он есть.

— Кассия! — кричит Брэм со ступеней.

Брэм. Ему тоже сегодня предстоит потеря. Я думаю о дедушкиных часах, и во мне поднимается гнев. Они что, собираются отнять у нас все?

Ксандер осторожно освобождается из моих объятий. Ему надо успеть спрятать артефакт до того, как чиновники придут в их дом.

— До свидания, — говорит он мне с улыбкой.

— До свидания, — отвечаю я.

— Кассия, — снова зовет Брэм с тревогой в голосе. Я смотрю вдоль улицы, но чиновников пока не видно. Наверное, они еще в одном из домов по дороге к нам.

— Привет, Брэм, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Для всех нас будет лучше, если он не заподозрит, что мы с Ксандером что-то завеяли. — Ты не знаешь, где...

— Они отбирают артефакты, — сообщает Брэм дрожащим голосом. — Отца вызвали помогать.

— Ах, вот как.

Я начинаю понимать. Им нужен эксперт, чтобы отделить настоящие артефакты от фальшивых. Новый страх охватывает меня. Должен ли он был забрать и наши? Сделал ли он вид, что мой потерян? Солгал ли он ради Брэма или меня? Сколько глупых ошибок готов он совершить для тех, кого любит?

— Не может быть, — говорю я, стараясь сделать вид, что ничего не знаю об изъятии артефактов. Надеюсь, Брэм не узнает, что Эми мне уже все сказала. — А наши артефакты он взял с собой?

— Нет, — отвечает Брэм. — Они не разрешают своим сотрудникам брать семейные драгоценности.

— Он знал, для чего его вызвали?

— Нет. Когда ему позвонили, он был в шоке. Но должен был явиться немедленно. Велел мне слушаться чиновников и не беспокоиться.

Мне хочется обнять Брэма и приласкать его, потому что сегодня ему предстоит потерять что-то очень важное для него. И я обнимаю его, и впервые за много лет он в ответ тоже крепко обнимает меня, как тогда, когда он был маленьким, а я — старшей сестрой, которую он обожал больше всех на свете. Мне жаль, что я не смогу спасти его часы, хотя они серебряные, а не золотые, и чиновники это знают. «Я ничего не могу сделать», — говорю я себе и стараюсь в это поверить.

Мы стоим несколько секунд, обнявшись. Потом я отстраняю братишку и смотрю ему в глаза.

— Пойди и возьми их, — говорю я ему. — Посмотри на них несколько минут и запомни их. Запомни.

Теперь Брэм даже не пытается скрыть слезы.

— Брэм, — говорю я и снова обнимаю его. — Брэм. Что-то плохое могло случиться с часами и без этого. Ты мог потерять их. Мог сломать. А теперь ты можешь хотя бы напоследок взглянуть на них. Пока ты их помнишь, они не потеряны.

— А может, мне постараться спрятать их? — Он моргает и сердито смахивает слезу. — Ты поможешь мне?

— Нет, Брэм, — говорю я мягко. — Хотела бы, но это слишком опасно.

Я больше не могу рисковать. Не могу рисковать Брэмом.

Когда чиновники входят в наш дом, они видят нас с Брэмом, сидящих на диване бок о бок. Брэм держит в руках серебро, я — золото. Мы смотрим прямо перед собой. Но потом взгляд Брэма скользит по полированному серебру в его руках, а я опускаю глаза на свой медальон.

Мое лицо смотрит на меня, искаженное изогнутой крышкой медальона, как тогда, перед Банкетом обручения. Но тогда я спрашивала себя: выгляжу ли я хорошенькой? А теперь мой вопрос: выгляжу ли я сильной?

Взглянув в свои глаза и на очертания подбородка, я склонна ответить: да.

Маленького роста, лысый чиновник говорит первым.

— Правительство пришло к выводу, что владение драгоценностями порождает неравенство среди членов Общества, — произносит он. — Мы требуем, чтобы каждый владелец сдал свою вещь для внесения ее в каталог и выставления для всеобщего обозрения в музее своего Сити.

— В наших реестрах значится, что в этом доме имеются два легально зарегистрированных артефакта, — продолжает другой чиновник, высокий. Сделал ли он сознательно ударение на слове «легально» или мне так показалось? — Одни серебряные часы, один золотой медальон.

Мы с Брэмом храним молчание.

— Есть ли это ваши артефакты? — спрашивает лысый чиновник, указывая на вещи в наших руках. Он выглядит утомленным. Это, наверное, просто кошмарная работа. Представляю себе отца, который отбирает у людей артефакты — у стариков, таких, как дедушка, у детей, таких, как Брэм, — и мне становится нехорошо.

Я киваю.

— Вы их возьмете сейчас?