Обрученные

Кроме одного воспоминания о томительном субботнем вечере в кинотеатре, когда Ксандер держал мою руку, а Кай делал вид, что ничего не изменилось. Помню ужасный момент: когда зажгли свет, я вдруг увидела мою чиновницу «с зеленой лужайки», которая оглядывалась по сторонам. Встретив мой взгляд и увидев мою руку в руке Ксандера, она послала мне слабую улыбку и исчезла. После ее ухода я посмотрела на Ксандера, и меня пронзила жалость, такая сильная, что я и теперь ощущаю ее, вспоминая о том вечере. Жалость не к Ксандеру, а сожаление о наших прежних отношениях. Без тайн, без сложностей.

И все-таки. Хотя я чувствую свою вину перед Ксандером, хотя я беспокоюсь о нем, все те дни принадлежат Каю и мне. Узнаванию. Новым письмам.

Иногда Кай спрашивает меня, хорошо ли я помню события моей жизни.

— Помнишь, как Брэм в первый раз пошел в школу? — спрашивает он однажды, пока мы быстро идем сквозь лес, чтобы наверстать время, когда мы, спрятавшись от всех, писали буквы.

— Конечно, — отвечаю я, задохнувшись от спешки и от того, что он держит меня за руку. — Брэм никак не хотел идти. Устроил сцену на остановке аэропоезда. Это все помнят.

Дети идут в начальную школу осенью, после того как им исполняется шесть. В этот день происходит важная церемония, первая в их жизни, в преддверии банкетов, которые у них будут после. В этот торжественный первый день дети приносят из школы маленький торт, чтобы съесть его после ужина, и связку разноцветных воздушных шаров. Трудно сказать, что больше привлекало Брэма, — торт, который мы едим так редко, или шары, которые детям дарят только раз в жизни — в первый день их школьных занятий. В тот же день каждый ребенок получает ридер и скрайб, но Брэма они совершенно не интересовали.

Когда пришло время ехать в начальную школу, Брэм отказался садиться в поезд.

— Не хочу, — сказал он. — Я лучше останусь дома.

Было утро; на платформе полно взрослых и детей, которые едут кто на работу, кто в школу. Все головы повернулись в нашу сторону, чтобы посмотреть на мальчика, который отказывается ехать с родителями в школу. Отец выглядел растерянным, но мама отнеслась к поведению Брэма спокойно.

— Не волнуйся, — шепнула она мне. — Специалисты из центра дошкольного воспитания предупредили меня, что такое случается. Они предвидели, что на этом этапе с ним могут быть некоторые трудности. — Она опустилась перед Брэмом на корточки и сказала: — Пойдем в поезд, Брэм. Не забудь о шариках. Не забудь о торте.

— Мне их не надо. — И тут, к общему удивлению, Брэм заплакал.

Он никогда не плакал, даже когда был совсем маленьким. Вся уверенность слетела с маминого лица. Она обняла Брэма крепко и прижала к себе. Брэм — второй ребенок, и он достался ей нелегко. Меня она родила легко и быстро, но потом в течение многих лет не могла забеременеть. Он родился всего за несколько недель до ее тридцать первого дня рождения — предельный возраст для деторождения по нашим правилам. Мы все были счастливы, когда родился Брэм, и мама особенно.

Я поняла, что если Брэм будет плакать, у нас будут неприятности. На каждой улице живет чиновник, который наблюдает за проблемами такого рода.

Я громко сказала Брэму:

— Тебе же хуже. У тебя не будет ни ридера, ни скрайба. Ты никогда не научишься ни читать, ни печатать.

— Это неправда! — завопил Брэм. — Научусь!

— Как? — спросила я.

Он сузил глаза, но хотя бы перестал плакать.

— Ну и пусть. Мне все равно. Не научусь, и не надо.

— Ну, хорошо, — сказала я и краем глаза увидела, что кто-то стучится в дверь дома чиновника рядом с остановкой. Нет. У Брэма слишком много замечаний от центра дошкольного воспитания.

Поезд со свистом подкатил к остановке, и в тот же момент я поняла, что надо делать. Я сняла с него школьный ранец и сказала, глядя ему прямо в глаза:

— Как хочешь. Можешь повзрослеть, а можешь оставаться малышом.

Брэм выглядел удрученным. Я сунула ранец ему в руки и прошептала в ухо:

— Я умею играть на скрайбе.

— Правда?

Я кивнула.

Личико Брэма просияло. Он взял ранец и, не оглянувшись, влез в поезд. Родители и я вскочили вслед за ним. Уже внутри мама обняла меня.

— Спасибо, — прошептала она.

Конечно, никаких игр на скрайбе не было. Мне пришлось придумывать их самой, но я плохой изобретатель. Прошли месяцы, прежде чем Брэм сообразил, что ни у кого из остальных детей нет старших братьев или сестер, которые могут прятать картинки на экране, полном букв, и засекать время, чтобы посмотреть, как быстро ты их обнаружишь.

Так я раньше других поняла, что Брэм никогда не станет сортировщиком. Но я все равно изобретала новые уровни, вела записи его достижений и почти все свое свободное время проводила, придумывал игры, которые ему бы понравились. И даже когда он легко разгадывал мой секрет, он не сердился. Мы здорово развлеклись, и в конце концов, я не солгала ему. Я теперь знала, как играть на скрайбе.

— Это был тот самый день, — говорит Кай и останавливается.

— Какой день?

— День, когда я узнал, какая ты.

— Почему? — спрашиваю я, и мне почему-то обидно. — Потому что ты видел, что я следовала правилам? Что заставила и брата следовать им?