Обрученные

Я крепко прижимаюсь лицом к его плечу около шеи. Так я могу слышать биение его сердца и ощущать запах его кожи. Так я чувствую себя в безопасности. Самая важная часть меня с Каем в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Он вкладывает в мою ладонь еще один кусок мягкой бумаги.

— Последняя часть моей истории, — говорит он. — Сохранишь ее? Пока не читай.

— Почему?

— Просто подожди, — просит он тихо и строго. — Подожди немного.

— У меня тоже есть кое-что для тебя. — Немного отодвинувшись, лезу в карман. И протягиваю ему клочок ткани, кусочек зеленого шелка от моего платья.

Он прикладывает его к моему лицу, чтобы представить себе, как я выглядела в тот вечер на Банкете обручения.

— Красивая, — говорит он нежно.

На вершине холма он обнимает меня. С места, где мы стоим, я вижу облака, деревья, купол Сити-Холла и далеко внизу дома наших городков, которые отсюда кажутся крошечными. Одно короткое мгновение я смотрю на все это, на весь мой мир, и снова поворачиваюсь к Каю.

Он произносит:

— Кассия, — и закрывает глаза, и я тоже закрываю свои, чтобы встретиться с ним во тьме. Чувствую, как его руки обвивают меня, и гладкость зеленого шелка, когда он притягивает меня ближе, ближе. — Кассия, — повторяет он нежно, и его губы наконец встречаются с моими. Наконец.

Наверное, он хотел сказать что-то еще, но, когда губы прикасаются к губам, слова не нужны. Совсем.

ГЛАВА 29

И снова в нашем городке раздается крик, на этот раз человеческий.

Я открываю глаза. Еще так рано, что в небе больше черноты, чем синевы, и полоса рассвета на краю горизонта — скорее обещание, чем реальность.

Дверь в мою комнату со стуком распахивается, и в прямоугольнике света я вижу маму.

— Кассия, — произносит она с облегчением и, обернувшись, говорит отцу: — Она в порядке!

— Брэм тоже, — отзывается он, и вот мы все уже в холле и бежим к входной двери, потому что кто-то на нашей улице кричит, и этот крик так необычен, что глубоко потрясает.

Не часто в Кленовом городке раздается крик боли, но инстинкт постараться помочь ближнему из нас еще не вытравлен.

Отец распахивает входную дверь, и мы смотрим на улицу.

Уличные фонари кажутся затуманенными, форма чиновников — тусклой и серой. Они идут быстро, между ними — темная фигура. Позади еще несколько фигур. Офицеры.

И еще кто-то. Кричит. Даже в мутном свете фонарей я узнаю ее. Аида Макхэм. Та, которая давно несла в себе боль и теперь испытывает ее с новой силой, следуя за темной фигурой, окруженной чиновниками и офицерами.

Кай.

— Кай!

В первый раз в моей жизни я бегу изо всех сил на людях. Нет тренажера, чтобы замедлить мой бег, нет веток, чтобы помешать мне. Мои ноги летят над травой, над цементом. Бегу напрямик по газонам и цветам моих соседей, догоняя группу, которая идет впереди к остановке аэропоезда. От группы отделяется офицер и спешит к Аиде. Она привлекает слишком много внимания — из других домов тоже выходят люди и смотрят на нее.

Я ускоряю бег. Мои ноги мнут острую холодную траву газона во дворе Эми. Еще несколько домов.

— Кассия! — окликает меня Эми со своего крыльца. — Куда ты бежишь?

Из-за криков Аиды Кай меня не слышит. Они уже почти у ступеней платформы. В свете фонаря я вижу его закованные в наручники руки.

Точно так же, как на его рисунке.

— Кай! — снова кричу я, и он вскидывает голову. Поворачивает ко мне лицо, но я слишком далеко, чтобы видеть его глаза. Я должна увидеть его глаза.

Еще один офицер отделяется от группы и направляется в мою сторону. Надо было подбежать ближе, прежде чем кричать, но я боялась не успеть. Я уже почти рядом.

Часть моего сознания старается понять, что происходит. Они везут его на место новой работы? Если так, почему так рано утром? Почему так расстроилась Аида? Разве она не должна радоваться, что у него есть шанс на что-то лучшее, чем мытье контейнеров? Почему он в наручниках? Он пытался бороться с ними? Или они видели наш поцелуй и все произошло из-за него?

Я вижу, как к остановке подходит аэропоезд. Но это не тот серебристо-белый поезд, на котором мы все обычно ездим. Это угольно-серый состав дальнего следования; такие ходят только за пределы Сити. У него и звук другой: более низкий, более громкий, чем у белого поезда.

Что-то неправильно.

И если я не была уверена в этом до сих пор, то слова Кая, обращенные ко мне в тот момент, когда они вталкивают его на ступени, все подтверждают. Потому что там, на глазах у всех, его инстинкт выживания уступает место другому инстинкту.

Он выкрикивает мое имя: «Кассия!»

И в этом единственном слове я слышу все. Что он любит меня. Что ему страшно. И еще я слышу в этом крике — прощай. Он хотел сказать это вчера на холме. Он знал. Он едет не просто на место новой работы, он уезжает туда, откуда не надеется вернуться.

Я слышу мягкие шаги по траве позади меня и твердые по металлу — впереди. Оглядываюсь и вижу офицера, который спешит ко мне, а впереди — чиновника, сбегающего с металлических ступеней. Аида больше не кричит. Теперь они хотят остановить меня, как они утихомирили ее.