Обручев

«Это и есть счастье! — думал Обручев. — Собрать вокруг себя людей разных, несомкнутых, думающих каждый о своем и создать из них нечто единое, воодушевить, заставить догадываться, предполагать, доискиваться. Заставить их измениться внутренне и внешне. Ведь у них даже лица стали другими».

Владимир нагнулся и поднял камушек. На ровной серой поверхности гальки отчетливо выделялся какой-то темный рисунок. Окаменелость!

— Иван Васильевич, посмотрите, что я нашел.

— Позвольте-ка... Ну что ж, очевидно, отпечаток одного из сегментов трилобита. Так назывались вымершие членистоногие, жившие в морях. Мягкое тело трилобита было покрыто хитиновым панцирем. Этот твердый покров состоял из трех частей и был разделен поперечными бороздами на отдельные сегменты. Трилобиты были развиты в кембрии и силуре. А здесь, по Волхову и Ладоге, распространены силурийские породы.

Владимир так обрадовался находке, как будто отыскал драгоценность.

Обедали в селе Дубовики, а вечером пришли в Старую Ладогу. Студенты были довольны, как никогда, хотя устали все смертельно. А Иван Васильевич, так же как утром, шагал спокойно и размеренно, выглядел бодро и подсмеивался над непривычными к ходьбе молодыми людьми. Он отвечал на бесконечные вопросы и рассказывал о прошлом Земли так, словно сам жил в этом прошлом и теперь обстоятельно вспоминал давнее время.

Поздно вечером на небольшом пароходе возвращались домой и, сидя на палубе, слушали рассказы Мушкетова о путешествиях по Туркестану.

В жизни Владимира Обручева эта экскурсия стала поворотным пунктом и навсегда запечатлелась в его памяти. Словно кто-то внятно шепнул ему: «Вот оно, твое дело, держись его».

Обручев подробно записывал лекции Мушкетова, заботливо их обрабатывал. Он даже предложил профессору издать их литографическим способом, ведь печатные пособия по геологии очень устарели и многое из того, о чем читал Мушкетов, в учебниках не найдешь.

Профессор поблагодарил и отказался. Он сам собирается издать свой курс лекций и уже работает над этой книгой. Но рачительность студента Обручева отметил и стал уделять ему много внимания.

— Вы как будто серьезно заинтересовались геологией, — сказал он как-то Владимиру. — Я мог бы познакомить вас с кое-какой научной литературой. Но, к сожалению, наиболее интересные книги написаны по-немецки.

— Я свободно владею немецким.

— Ах вот как! — Мушкетов не скрыл своего удовольствия. — Это очень важно для будущего геолога, В таком случае читайте.

И Обручев читал. Книга немецкого ученого Рихтгофена, где подробно описывалась природа Центральной Азии, так заинтересовала его, что он долго не возвращал ее Мушкетову, а когда, наконец, принес, сказал:

— Вот чем я хотел бы заниматься в будущем — исследовать Центральную Азию. Как это увлекательно!.. Решить, например, вопрос, прав ли Рихтгофен... Он говорит, что азиатский лёсс — это пыль, принесенная ветрами. Но из этой пыли сложены очень высокие обрывы на Хуанхэ. Заманчиво было бы проверить.

— Хм... Ну что же, будущее покажет, — доброжелательно промолвил Мушкетов.

У Владимира появился живой интерес к занятиям, и все в институте стало казаться ему иным. На лекции он ходил теперь без скуки, а некоторые курсы, как, например, петрография у профессора Карпинского или палеонтология у Лагузена, ему очень нравились.

Начав под влиянием Полозова читать философскую и экономическую литературу, Владимир и в этой области нашел для себя много интересного. Он вел список прочитанных книг и порою с удовольствием его пересматривал. В списке стояли сочинения Маркса, Лассаля, Бланки... По-новому, не так, как несколько лет назад, читал он Чернышевского, Писарева, Шелгунова. Нашлись и товарищи-книголюбы, с увлечением читавшие о положении рабочего класса в России, о крестьянском труде, об экономике страны.

Обручев стал постоянным участником студенческих собраний и кружков. Сегодня там спорили о женском вопросе, завтра — о русской печати. Порою звучали песни, услышав которые полиция немедленно пригласила бы исполнителей в некий «дом, своим известный праведным судом», как сказано у Алексея Толстого. Иногда в кружок попадали и нелегальные издания из секретного фонда студенческой библиотеки, тоже нелегальной, хранящейся на дому у нескольких студентов.

Словом, если прежде Владимир часто томился и скучал, то теперь он забыл о скуке, наоборот, ему стало не хватать времени.

Его самого удивляла происшедшая с ним перемена. Товарищам, да и самому себе, он казался более устойчивым, спокойным, выдержанным, чем другие. Он не был подвержен мгновенным отливам и приливам чувств, капризам настроений, неопределенным мечтам. По логике жизненных событий, по воспитанию он должен был твердо знать, чего хочет, и прямо, никуда не сворачивая, идти к своей цели. А оказывается, и он подвержен колебаниям, непонятной тоске и неудовлетворенности... По счастью, тяжелый период, кажется, прошел. А может быть, это неизбежная пора в юности каждого и проходит она, когда и юность уже на отлете?