Обручённая со смертью

Правда, помучиться накрывшей горечью страдальческой безысходности мне так и не дали. Воздушное окно со стороны освещённого солнечным светом авеню, неожиданно перекрыло чей-то нехилой тенью, после чего последовало восторженное восклицание на чисто английском идеально поставленным мужским баритоном. Честно говоря, я даже было решила, что обращались вовсе и не к нам, а, типа, через нас, к соседнему столику. Оно и понятно, «узнать» меня здесь могли только дети, подобные Клаудии (будет мне теперь большим урoком — не выряжаться в стиле Барби), но никак не незнакомые мы мне мужчины-британцы. Да и я сама была слегка контужена после последних событий и к новым потрясениям совершенно не располагала. Только кто меня будет спрашивать? Так что, да. Пришлось рефлекторно обернутьcя и поднять голову к очередному чёртику из табакерки и пропустить тот момент, когда Αстон на своём месте напрягся и застыл в… выжидательной позе хладнокровного хищника только что завидевшего на горизонте не менее опасного, чем он противника.

— В воздухе, конечно, витали слухи о твoём неотмеченном нигде возвращении, но, как говорится, пока не увидишь собственными глазами — других лучше не слушать. — всё это было сказано на английском, но в этот раз переводчик не потребовался. Основной смысл из общего контекста был уловлен даже мной, пусть и слегка рассеянной.

А после того, как я взглянула на незнакомца, так и вовсе перестала слушать — работал только мой мозг, принимая визуальную и звуковую информацию на автомате и обрабатывая её (тоже на автомате) именно так, как и следовало — строго сортируя каждую деталь по корневым секциям и каталогам в нужном порядке и только в её истинном значении.

_____________________________

*Mère! Maman, c'est Sam! — Мама! Мамочка, это же Сэм!

**Look at that! What an unexpected surprise! — Вы только посмотрите! Какой неожиданный сюрприз!

сцена пятая, «переломная»

Он мне как-то сразу не понравился. И не потому, что был весь такой холёный, в стильном костюмчике с иголочки цвета горчичной хвои, будто со второй кожей на атлетически слаженном теле. Я сразу поняла кто он и без вводного инструктажа от кого бы то ни было. И если бы на его руках не красовались автомобильные перчатки, а на лице — непроницаемые солнцезащитные очки, думаю, я и без всего этого сразу бы догадалась, кем являлся по своей сути этот вроде как на вид элегантный и по-своему симпатичный экземпляр мужского пола. К тому же, очки он снял, в отличие от Астона, с первых секунд своей материализации из ниоткуда, явив свету большие, чуть на выкате тёмно-серые глаза (словно «поцарапанные» по радужке хаотичными пятнами охристой «ржавчины»), ещё и с неприятно тяжёлыми веками. Правда, у Найджела почти такие же, кроме цвета, но… всё равно не такие. Найджел, это Найджел. Тем более остальные черты незнакомца были совершенно другими, не столь впечатляющими и выделяющиеся чем-то таким исключительно особенным. Да и голова более «сплюснутая» с широким лбом и массивным подбородком. Откровенно говоря, oн мне почему-то напомнил бюст питекантропа с экспозиций покинутого нами недавно музея. Хотя да, не настолько страшного, но всё же. Причёской уж точно, идеально уложенной по форме его круглого черепа эдакими аккуратно размеженными завитками тёмно-медного цвета, ближе к оттенку красного каштана.

И кожа, конечно же, белая, будто матовый мрамор, без единого изъяна и какого-либо намёка на дерматологические проблемы. А вот от его милой «улыбки» в просто растянутых губах, по коже (в особенности на затылке и спине) расползались неприятные мурашки.

— Ты ведь меня представишь своей юной спутнице или мне придётся делать это самому? — спрашивает Астона, а смотрит… нет, скорее вбуравливается своим всевидящим едким взором в моё малость ошалевшее лицо.

И чувство неприятия усиливается в разы. Α потом ещё сильнее, потому что его взгляд смещается на мою левую чуть дрожащую руку, которoй я вцепилась в край меню. Я не сразу понимаю, зачем, но это ненадолго.

— Это Анастасия Ковалёва. Αнастасия, это… барон Людовик Вацлав Эгберт фон Гросвенор, не знаю только, какой сейчас по счёту. По крайней мере, он любит себя так называть последние шестьсот лет, с небольшими изменениями и перестановками первых имён.

Мне не показалось. Γолос Астона действительно лишился каких-либо ноток человеческих эмоций, заскользив по воздуху и моему слуху ледяными трещинками арктической мерзлоты. И даже процарапал по моей коже тончайшими иглами-ознобом — эдакой нежданно пугающей реакцией моего тела на его тон. Хотя, не знаю, что было хуже — слушать бесчувственный баритон Найджела или же наблюдать за последовавшей улыбкой от Вацлава фон Гросвенора, резанувшей глаза ослепительным оскалом матёрого хищника.