Обручник. Книга первая. Изверец

И потому он напрочь отринул тех, кто пожелали было ему добра и удачи. Ибо уже – царил. Правил. Возвышался. Недаром его безмолвного напора не выдержал гигант Кацадзе.

А званый вечер тем временем подходил к концу, и тот же красношарфец неведомо зачем прочел такие строки:

Любя застенчивой любовью
Непостижимого меня,
Она судьбу примерит вдовью,
Чтобы обжечься без огня.

Бесо не очень разбирался в поэзии. Вернее, совсем не знал что это такое. Но намек в стихах его не столько насторожил и озаботил, сколько обозлил. И он, коротко поднявшись, ни с того ни с сего залепил пощечину незадачливому декламатору.

Их не разнимали. Вернее, в этом не было необходимости. Потому как вместе с так называемым ударом Бесо свалился под стол. И вот оттуда-то его вызволять пришлось уже Кэтэ.

В ее объятьях он казался той самой скрипкой, которая им была порушена чуть раньше.

А красношарфец, растирая едва ушибленную щеку, произнес:

– Вот через чего у нас идет нравственное преображение общества.

Ему никто не ответил. Ибо тот, с кем он до этого говорил о превратностях измены, трусливо притворился спящим прямо за столом.

Словом, свадьба свернула саван, как кто-то удачно пошутил. Ибо все понимали, был нарушен кодекс поведения.

Но никто не корил того, кто их сюда созвал. Больше примирительно буркали и направлялись к выходу.

И вот когда почти все разошлись, Бесо неожиданно воспрял, сперва взором, а потом и телом, и произнес:

– А мы еще пить будем!

И сам налил себе чачи.

Но они уже наметились – линии противостояния, – которые будут преследовать их всю совместную жизнь.

А пока дом, в котором прошла свадьба, как бы переваривал ту несъедобность, которая попала в его чрево. И костью в горле, конечно, был он, Бесо, липовый хозяин того, чего нет.

– Ну что, жена? – обратился он к Кэтэ. И ржавело засмеялся. То есть скрипуче, и, поднявшись, приказал:

– Пошли спать!

Она не почувствовала первой женской боли, ибо душевная боль давно пересилила боль телесную.

А утром, словно усопшего в ее доме человека, она похоронила на подворье порушенную Бесо скрипку, взяв на память себе одну из ее струн.

Глава вторая

1

Цыновка крупного плетева лежала у его ног. Бесо только что – за сколь времени – вымылся в бане и теперь переживал пору непривычной чистоты. По улице прошли два пузатеньких старичка с увесистыми носами. Один из них отец Кацадзе. Интересно, как могло случиться, что от такого мелконького семени запородился настоящий гигант.

И он вдруг подумал, что у него сын тоже будет высоким и статным. Настоящим богатырем. Ибо есть в кого и мать вон какая, да и сам он…

Бесо всегда казалось, что он намного выше, чем был на самом деле.

А о сыне речь, пусть и мысленная, но завелась оттого, что Кэтэ пребывала на сносях и вот-вот должна была родить.

Вернее, уже родила. Он слышит детский крик. Да вот и вышла сама бабка-повитуха, кстати, какая-то родственница Кацадзе.

– Сынок у тебя, Бесо, – торжественно объявила она.

Он судорожно усмехнулся.

Почему – судорожно? Да, видно, оттого, что иначе не мог. Кто-то на этот счет как-то сказал: «Ты косорылишься, словно тебе в шинке недолив учинили».

И вот таким, «недоливным» усмехом встретил Бесо своего первенца Михаила. Конечно же, архангела. Он скрепит семью, как думала Кэтэ.

Но Бог рассудил иначе.

В пору, когда Михаил родился, вечер состоял из шушуканья и переблеска глаз. А эту, которая воспоследовала за тем вечером, ночь, дождь, скрещиваясь со снегом, делал серую кашицу, противно чавкающую под ногами.

И именно в эту пору Бесо возвращался с кладбища, куда отнесли они своего первенца, свого Михаила, который так и не стал архангелом, а, стало быть, не выполнил того, уготованного ему, поприща.

К больному Михаилу – из города – приезжала врачиха. Шея отделана чернобуркой. Камень на перстне пепельного цвета. Именно таким остался незакрытый глаз Михаила.

А Бесо посчитал, что во всем виноват он. Нельзя было купаться, когда жена разрешалась от бремени новой жизнью. Это он смыл свое счастье.

Но корень не иссох, как сказал на похоронах какой-то старец. И еще будут побеги. И их надо дождаться. А сейчас стоит как следует выпить. Сперва для сугрева. Потом с горя. А уж следом…

Да мало ли по какому поводу прикладывается к чарке зело пьющий человек.

2

А Кэтэ считала, что в смерти Михаила виновата только она одна. И узнала она об этом, если так можно сказать, задним числом. То есть вот сейчас, когда, перебирая пеленки, чуть не запела. Вдруг накатило немедленно поднять голос. Пусть потом утопить его в слезе. Но сперва означить, дать возможность оборвать наплаканность, даже причит. И она загартанила что-то неудобоваримое. И по звуку, и по слову. Потому и уронила лицо в ладони, пытаясь зарыться в них, как в раскаленный и вместе с тем охлаждающий песок.