Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

— Степан! — дергал он его за полу, — ты понимаешь, с кем говоришь, ведь господа: им только намекни — они поймут, a ты размазываешь…

Но Степан не внимал ничему и, радуясь возможности высказать свое горе, говорил, обращаясь то к тому, то к другому члену: — Ваше благородие, выслушайте, сделайте божескую милость; перед вами, как перед Богом. Житья нет, век заедает… Нам все одно пропадать…

— Да ты говори толком, как было дело? — останавливали его.

— Дело было, — повторяет он, — собрались, это мы все вместе, потому жить стало нельзя, и принялись его усовещивать: — Сидор Тарасович, говорим, дай миру вздохнуть, довольно и с тебя, и с нас, по гроб жизни не забудем. Уступи место другому тоже крещеный человек… Ну, известно, осерчал: — Ах вы, говорит, с… сыны, да я вас говорит, таких-сяких, — старался он подражать голосу и манере старшины, — и пошел, и пошел, и все такими словами.

— Степан! — дергает его укоризненно за рукав Бычков.

— Постой, Сидор Фомич! — отмахнулся он сердито. — Видишь: господам угодно выслушать. Когда эдакого случая дождешься!..

И он, отодвинувшись от Сидора, тем же повествовательным тоном продолжал: — Тут подошел к нему дядя Петр Матвеич: Послушай, говорит, Тарасыч, вся волость тебя просит. Ой не наделай беды и ты, говорит, себя с честью обесчестил (понимайте — обесчестил), у тебя, говорит, пять домов, волов не пересчитать… Тут уж не припомню доподлинно, как было, — перевел дух Степан Черкас, — только Сидор Тарасович замахнулся, наши ребята подступили и самую эту медалю он с себя сбросил.

— Сам сбросил, или кто с него снял?

— Сам, ваше высокоблагородие, потому он в ту пору очень испугавшись был…

Как же вы решились на такое самоуправство, а? — строго сказал Лупинский. — A ты еще сельским старостой был, знаешь законы… как ты допустил?

Смущенный мужик молчал.

— Если старшина виноват — жалуйтесь посреднику, — продолжал Петр Иванович: — вам прямой путь.

Ходили, ваше высокоблагородие, к посреднику: отодрал. Пошли в «губернию» — по этапу выслали. Как тут быть? — развел мужик отчаянно руками.

Члены комиссии переглянулись. Кирилл Семенович показал выразительной пантомимой на часы. He будучи в состоянии долго выдерживать умственного напряжения, он уже давно дремал под однообразный говор мужика, и только голос сидевшего с ним рядом Петра Ивановича вывел его из этого делового полузабытья. Прокурор чувствовал себя утомленным; он потянулся, мигнул следователю, и допрос был приостановлен — мужиков вывели. Прокурор, не смотря на свою боязнь сквозного ветра, открыл окно, попрыскал перед собой одеколоном и, передавая флакон протянувшему за ним руку Петру Ивановичу, проговорил усталым голосом, зажмуривая глаза: — Для меня этот запах тулупов невыносим.

Петр Иванович, не желая отстать в деликатности от прокурора, сделал гримасу и, попросив у следователя огня, закурил сигару.

В эту минуту в сенях раздался шум и топот ног. Отличавшийся чуткостью Петр Иванович стремительно поднялся; в узеньких сенях, разделяющих собою волостное правление на две половины, толпилось несколько человек, которых сторож Еремка тщетно старался вытолкать за дверь. Увидев перед собой «пана маршалка», они разом, как по команде, упали на колени.

— Встаньте, встаньте! — торопливо заговорил Петр Иванович, пятясь задом к двери и не зная, уйти ли ему, или остаться.

Мужики не двигались с места.

— Встаньте, говорят вам! — крикнул он сердито.

Тот, что стоял впереди всех, Иван Свищ, медленно поднялся; за ним поднялись остальные. Привлеченные шумом, к двери подошли другие члены комиссии.

— Что надо? — обратился Лупинский к мужикам, сдвигая свои брови.

Но в эту минуту Кирилл Семенович, порываясь вперед, крикнул сиплым голосом: — Плетьми вас канальи, бунтовщики!

— Кирилл Семенович, сделайте одолжение! — проговорил прокурор и, слегка отстранив его рукою, затворил дверь.

— Ваше высокоблагородие заступитесь за старика: вторые сутки в кандалах сидит.

— Ничего не могу сделать, — строго и печально сказал Петр Иванович.

— Как перед Богом ничем не виноват, — заговорили мужики. — Сделайте такую милость, — кланялись они в пояс.

— Кроме прежней вины, господин исправник обвиняет его в новом самоуправстве.