Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

— Про вас, говорю, больше всех. — Верно опять Орлова? — подмигивает протоиерей судье Ивану. Тот в знак согласия закрывает глаза. Ну, стал читать. Читал с чувством, останавливался на запятых, на точках, на всех знаках препинания. Прочел и спрятал газету в карман.

— Ну, и что же? — спросила Татьяна Николаевна.

Шум поднялся невообразимый, все разом заговорили, даже про пирог и про православную веру забыли. Пшепрашинский вопит, потрясая рюмкой: — это клевета, оскорбление целого присутствия…

— Диффамация, — подсказывает Натан Петрович, нарочно подливая масла в огонь. — Клевета, позорящая честь! хрипит исправник. Подайте доказательства! — Эдак можно кого угодно обвинить! говорит протоиерей, и среди всего этого шума только один Соснович, сохраняя свою блаженную улыбку, говорит мне на ухо: — Ах, вы шутник, шутник! — a про меня-то и ни слова! — Погодите, говорю, будет и про вас: не уйдете! Оставил их в смятении великом и ушел.

Ничего, пусть потревожатся, сказал Егор Дмитриевич. — Толку, разумеется, большего не выйдет, но хоть осторожнее будут. A то, ведь, всякое чувство меры потеряли.

XIX

Когда Петр Иванович вышел к чаю, у Мины Абрамовны навернулись слезы: до того он казался расстроен. «Пан маршалок» мрачно сел за стол и, выпив один стакан, против обыкновения без сливок, сказал, что больше не хочет. Все старания жены как-нибудь его развлечь, не принесли никакого результата; но вышло еще хуже, когда, прибегая к последнему ресурсу, она вдруг заиграла какой-то модный марш. Услышав эти громкие, торжественные, с непрерывным, оглушительным гулом педали звуки, Петр Иванович нервно вздрогнул и с шумом отодвинул свой стул, проговорив с досадой:

— Сделай одолжение, душенька, перестань, и так голова трещит…

Мина Абрамовна покраснела и, оборвав свой марш на полутакте, не говоря ни слова, закрыла рояль.

Прекратив музыку жены, Лупинский, несмотря на поздний час, послал за г. Скорлупским, который один имел способность приводить его в нормальное состояние. Это был своего рода digitalis против усиленного сердцебиения «пана маршалка». Потолковав с полчаса о корреспонденции с г. Скорлупским, который, в свою очередь, успел уже потолковать о том же с судьей Иван Тихоновичем, Петр Иванович заметно приободрился: всякое развлечение, всякое уклонение в сторону от гнетущего беспокойства мгновенно поднимало его упавший дух. Перекрестив на сон грядущий детей, он пошел спать, подумав с большим облегчением, что утро вечера мудренее. И действительно, он не только скоро уснул, но даже проспал дольше, тем следовало, и все, что вчера казалось ему таким смутным, запутанным и даже угрожающим — и прибытие нового губернатора, и корреспонденция, и забракованный Марголин, и принятый Десятников, — все показалось совершенно простым и ясным, и когда яркое январское солнце пробралось своими косыми лучами в широкие щели неплотных ставней, с него соскочила всякая боязнь. Теперь он знал, что делать, сказав самому себе: «что он не поддастся, что доказательств нет»; он надел мундир и решительным, бодрым шагом, высоко держа голову и раскланиваясь по дороге направо и налево, отправился в заседание присутствия. Его еще вчера пасмурное лицо не сохраняло никаких признаков волнения: оно было только торжественно и строго. Поздоровавшись с тленами, стараясь не смотреть на Зыкова и, в тоже время, почти против води замечая каждое его движение, он открыл заседание. Подождав, пока затих последний звук придвигаемого стула, Петр Иванович поднял голову, оглядел всех членов и, вынув из бокового кармана знаменитый номер «Недельного Обозрения», произнес с своей торопливой манерой:

— Вероятно вы, господа, уже слышали об оскорбительной статье под заглавием: «Курьезы последнего набора», направленной против членов воинского присутствия…

— He всех, — сказал громко Зыков. — Есть такие, которым оскорбляться нечем.

— Я нахожу, — продолжал Лупинский, не обращая внимания на Зыкова и делая ударение на местоимении. — Я нахожу, что это оскорбление не должно остаться безнаказанным и, с своей стороны, предлагаю подать коллективную жадобу прокурору.

— Так, пане добродзие, так! — вскричал доктор Пшепрашинский и хотел что-то продолжать; но «пан маршалок», уняв строгим взглядом его несвоевременный восторг, докончил также строго и внушительно:

— Я предлагаю привлечь к ответственности за диффамацию по 1039 ст. автора корреспонденции, Орлову, её пособников и редактора газеты… Как вы, господа?.. обратился он к членам, обводя глазами стол.

— Все члены, за исключением Зыкова и отсутствующего депутата от сословий, в молчании наклонили головы.

— Составьте протокол, — обернулся «пан маршалок» в сторону Скорлупскаго, раздражаясь и почти страдая от насмешливой улыбки Зыкова, которая его преследовала.

Г. Скорлупский приготовился писать.

— Я протестую против оскорбительности статьи и не считаю себя оскорбленным, — сказал, тем же отчетливым тонем, ротмистр Зыков и что-то записал у себя в книжке.

Г. Скорлупский заскрипел пером.