Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

— И все-таки можете отвечать, — говорил Шольц Зыкову, продолжая начатый разговор.

— Ну вот подите с ним! — обратился Зыков к присутствующим: — Да какая же тут клевета, когда вы сами слышали показания крестьян?

— По закону, начал ровным голосом прокурор, — все, что не доказано — именуется клеветой. Технический термин, прибавил он с авторитетом признанного юриста.

— Закон обставлен формальностями, которые нельзя безнаказанно нарушать, — сказал судья, Натан Петрович, присоединяясь к прокурору.

Но Зыков, находящийся теперь в моменте своего поднятия, не мог проникнуться такими доводами: — Закон! — усмехнулся он. — Нынче все сваливают на закон, как прежде сваливали на лукавого… Да что тут толковать! я вам докажу примером, или лучше сказать, анекдотом…

У вас, ведь, все анекдоты! с неудовольствием заметил прокурор.

— A вы думаете у вас их нет? — спросил Зыков. — Да вся служба-то ваша один бесконечный анекдот; только и серьезного, что 20-е число.

— Нет, уж это слишком! — воскликнул Шольц, вставая и отходя от только-что усевшегося Зыкова.

— Да в чем же дело, господа? — спросила Татьяна Николаевна, разговаривавшая у окна с Колобовым.

— A вот в чем, — начал Зыков, откашливаясь и приступая к рассказу: — всем вам, господа, известно, что мы, среди улицы и среди бела дня, поймали Лупинского с дровами, т. е. с овсом, поправился он. — При пяти свидетелях, десять человек крестьян, перед образом, показали, что привезли овес даром за какую-то копию. Прокурор, вот этот самый, все ихние слова слышал, собственноручно записал, скрепил — и что же? Оказывается, что ничего этого не было, ничто ничего не говорил, никто ничего не слыхал… Мираж какой-то и только!

— Я этого не говорю, — сказал сердито Шольц.

— Человек пойман с поличным, как у них там говорится, уличен в вымогательстве — и, в заключение, я же могу отвечать за распространение слухов, помрачающих честь известного мошенника… Что же это за закон, что же это за судьи, которые правды от лжи отличить не могут?

— Да вы поймите, — заговорил, начиная горячиться, Шольц, — что все ваши десять мужиков откажутся от своих слов, отопрутся…

— A вы то на что? Ведь, надеюсь, вы не откажетесь, не отопретесь, как мужики?

— Да что вы меня все суете?

— A куда же я вас дену? Вы прокурор, вы страж закона — как же вы откажетесь от свидетельства собственных ушей? Как откажутся солдаты от того, что видели и слышали?

— Солдаты вам подчинены, — возразил Натан Петрович, — можно допустить, что они покажут все, что вам угодно?..

— A почему же, в таком случае, не допустить, по аналогии, что крестьяне, будучи подчинены Лупинскому, отказываются от своих слов из опасения разных репрессивных мер? — сказал Егор Дмитрич.

— Да, почему этого не допустить? — обрадовался новому аргументу Зыков, обращаясь к прокурору. — Ну, хорошо: пусть солдаты подчинены мне, крестьяне Лупинскому, пусть это для них законная причина врать, но ведь вы-то, Густав Андреевич, не подчинены, слава Богу, ни мне, ни ему — так почему же ваше показание ничего не значит?

— Да говорят же вам, что они могут отречься, под присягой, на следствии показать, что ничего не говорили, что ничего этого не было…

— Стало, выходит, что мы с вами все это выдумали?

— Стало, что так.

— В таком случае знаете что? — сказал Зыков. внезапно утихая: — напрасно я вас, батюшка, тогда потревожил, лежали бы себе на диване с своей мигренью, все то же было бы…

— Я вам тогда же говорил, что из этого может ничего не выйти.

— Да из чего же у вас что-нибудь выходит? ведь поймали, уличили?

— Нет, еще не уличили, — сказал судья.

— Поймали, уличили, — настойчиво повторил Зыков, — и все-таки ничего не выйдет, удивительно!..

— Ничего нет удивительного, кабы вы знали получше судебные уставы…

— И горжусь тем, что не знаю, по крайней мере, могу отличить честного человека от негодяя, a вы с своими уставами скоро до того дойдете…

— Послушайте, господа, — сказал Егор Дмитриевич, — мне кажется, что вы совершенно понапрасну горячитесь: отрекутся крестьяне от своих слов или нет — это нисколько не изменит того обстоятельства, что Лупинский получил овес в виде взятки.

— Каким же образом, — спросили одновременно, судья и прокурор.

— Да ведь вы помните, что он говорит в своей жалобе?

— На, вот прочти! — сказала Татьяна Николаевна, подавая мужу исписанный листок.

— Однако, вы запаслись важным документом, — сказал, с своею тонкой улыбкой на губах, Натан Петрович.

— По милости Петра Дмитриевича и вероломства Гусева…

— Вот, господа, обратите внимание… — И Егор Дмитриевич явственно прочел: «Крестьяне сельского общества, считая себя обязанными мне за благополучный для них исход дела о наделении их землею, разновременно, против моего желания, привозили мне овес; от получения денег хотя и отказывались, но всегда принимали в том размере, в каком сами оценили овес. Так было и в последний раз, когда крестьяне, от водки ротмистра Зыкова, a еще больше от его громкого голоса — совсем одурели и говорили то, что он приказывал»…

— Какова наглость, Боже ты мой! — вплеснул руками Зыков.