Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

Среди всех этих обстоятельств, дело об овсе приняло совершенно неожиданный оборот: та высшая военная инстанция, куда было представлено дело, по окончании следственного производства, положила следующую, по истине мудрую, резолюцию: «так как из дела невидно существенных признаков клеветы, то стихать ротмистра Зыкова по суду оправданным». Резолюция эта упала на сторонников Лупинского, как гром, и на некоторое время совершенно их обескуражила: — нет существенных признаков клеветы, прошу покорно! Да из-за чего же они все бились-то, из-за чего приняли на душу столько греха и заставили грешить других? Все эти господа были вне себя от негодования. Они кричали на всех перекрестках, что так нельзя, что закон зачем-нибудь да существует, что это не резолюция, a Бог знает что! Сам «пан маршалок», горячась, негодуя и воодушевляя потихоньку других, благодарил Создателя и Творца, что кончилось именно так… Но для него кончилось еще лучше: вслед за резолюцией по городу разнесся слух, что ротмастр Зыков переведен в Д. Это был город незначительный, тоже еврейский, но он стоял на железной дороге и был украшен каким-то историческим монументом. Зыков был в восторге, он ликовал, ему уже надоела вся эта мелкая борьба, все это беспокойство, разлад с обществом, мелкие уколы самолюбия и вся эта трата сил на ежечасные неприятности из-за дела, которое, как ему казалось, не подвигалось от этого ни на шаг. Он живо собрался в путь, распродал за бесценок все свои вещи, отправил вперед Игнатовича с серым, и ранним мартовским утром, без всяких проводов и прощаний, выехал из города. Он был в самом счастливом настроении и великодушно отказался от всякого судебного преследования «пана маршалка», как ему намеками советовал услужливый судья Иван Тихонович, предлагая себя в адвокаты. Александр Данилович чувствовал себя настоящим именинником и, вырвавшись на свободу, забыл все неприятности, стремясь навстречу новым впечатлениям. To, что оставалось позади, в далеком, глухом уезде, его уже не интересовало. Он считал свое дело конченным и на рубеже двух уездов, у пограничного столба, привстав в своей почтовой тележке, он обернулся в последний раз на однообразный пейзаж уходивших вдоль полей, болот и мелкого кустарника. Когда он сел в вагон и поезд тихо двинулся на север, ротмистр с облегчением вздохнул и, по своей привычке, перекрестился обеими руками. Все вокруг него приняло окраску его собственного настроения, он с наслаждением прислушивался к свистку паровоза, любовался вагоном, заговаривал с пассажирами, словно пробовал, не разучился ли говорить, и не пропускал ни одного буфета. Наконец, поезд остановился у станции, которая была конечной целью его путешествия; взяв в руки свой саквояж, ротмистр смешался с толпой пассажиров и навсегда исчез с горизонта нашего уезда и нашей, приходящей к концу, истории.

XXV

Чтобы как-нибудь загладить афронт резолюции, друзья Петра Ивановича решились поднести ему адрес, с выражением своих искренних чувств. Тогда на адресы начиналась мода… Петр Иванович эту мысль одобрил (говорили будто он ее даже подал, но это, конечно, вздор), и адрес вступил в первый фазис своего развития. Главное было в том, чтобы собрать как можно больше подписей, и все, по мере своих сил, решились этому содействовать: директор Соснович взялся составит редакцию и расставить знаки препинания, исправник Акула обещал подналечь на торгующих, a Пшепрашинский на своих должников. Протоиерею поручили взяться за паству, Иван Тихонович обещал действовать силою убеждения на тяжущихся, г. Скорлупский, умевший писать разными почерками, обещал доставить несколько обращиков своего искусства, городовые ходили по лавкам, выразительно требуя разных факсимале, a сам Петр Иванович сделал визиты нескольким панам… Словом, дело было ведено весьма обстоятельно и прочно, и когда, спустя несколько дней, адрес был готов, торжествующий «пан маршалок» эстафетой на собственный счет отправил его в Болотинск, на имя его превосходительства, прося разрешения начать одно общее судебное преследование всех тех, кто клеветою позорил его доброе имя. Этот предполагавшийся процесс-monstre должен был захватить, во-первых, всех тех, кто неподписал адреса, во-вторых, редакторов газет, в коих были напечатаны и перепечатаны статьи, оскорбительные для Петра Ивановича Лупинского, и в-третьих, всех, без различия пола и возpacтa, кто, прочитав эти статьи, оставил их без должного протеста.

Хотя диковинность обвинения и намекала на психическое расстройство обвинителя, но в уезде никому не пришло в голову усомниться в здравом уме и трезвой памяти Петра Ивановича. Что же касается до губернатора, то изумленный такой непомерной требовательностью «пана маршалка», боясь, по его милости, возбудить некоторым образом гражданскую войну, без малого, по всей России, его превосходительство отказал на отрез, дипломатически смягчив свой отказ под тем предлогом, «что, будучи несправедливо, обвинение падает само собою и, следовательно, уничтожается причина опровергать и преследовать».