Обрусители

Михаил Дмитриевич молча наклонил голову с покорной улыбкой. Когда, наконец, сведя счеты, он узнал из депеши, что никакого подкрепления не нужно, что тут было лишь недоразумение со стороны исправника, он назвал исправника старым дураком и пошел ужинать с облегченным сердцем. Успокоившись, он стад весел и влюблен, сказал что-то лестное своему обиженному партнеру, пошутил е чиновником контрольной палаты, которого считали тоже влюблённым, и, передавая правителю канцелярии успокоительную депешу, решил послать исправнику строгий выговор.

На третий день пришла новая депеша, в которой Петр Иванович почтительнейше доносил, что в волости все спокойно, что он лично способствовал разъяснению прискорбных недоразумений, и просит его превосходительство построже отнестись к виновным, из которых шесть человек, с главным зачинщиком, Петром Подгорным, заключенным, по распоряжению прокурорского надзора, в острог. В тот же день из губернаторской канцелярии были отправлены два выговора: один посреднику Гвоздике, которым тот решительно пренебрег, другой исправнику, на которого выговор так подействовал, что старик серьезно заболел. Бедным Кириллом Семеновичем были решительно все недовольны: Гвоздика распекал его за то, что он не сумел расправиться с мужичьем и потребовал войска, когда можно было обойтись посредством вот чего, т. е. кулака.

- Я им покажу, как бунтовать - кричал он каждый вечер в клубе, обещая разнести всю волость. Петр Иванович и представитель прокурорского надзopa сердились на него за бестолковость, a следователь говорил, что он испортил все дело. Исправник, ожидавший повышения и, вместо обычной денежной награды, получивший выговор, с огорчения весь погрузился в лафит. Он был совершенно сбит с толку и решил, что угодить начальству невозможно.

- He потрафишь ни как, - рассуждал он, сидя наедине с бутылкой. - В Борисовке сделали выговор, зачем не потребовал войска; здесь дали головомойку, зачем потребовал! Вот угодии чудаким - произнес он, глядя в стену и, очевидно воображая себя где-то в другом месте.

Старик всю жизнь совмещал идею службы с идеей угодить начальству, и никогда не умел сделать так, чтоб угодить на самом деле. В конце длинного служебного пути это было обидно. Кирилл Семенович услаждал себя лафитом: прячась от своих домашних, он, с помощью преданного городового, тоже любившего выпить, наставил у себя под кроватью целую батарею пустых бутылок.

После лиц официальных, ему досталось от жены и дочери: они его бранили за то, что в доме не было денег.

- Уже пороху не выдумаешь, так не совался бы! - с сердцем сказала жена, оплакивая наградные деньги.

- Вы, папаша, вечно отличитесь! - сказала, надув губы, Лиза. - A нам с мамой за вас отвечать.

Лизочке было семнадцать дет, она только что кончида уездный курс наук и чистосердечно считала себя особой воспитанной, умной и светской. У Лизы были полные, розовые губки, серые смеющиеся глаза и яркая свежесть румяных щек. Счастливая Лиза наряжалась, танцевала, ждала женихов и уже с этих пор умела жить и думать только для себя.

Такая несправедливость жены и дочери кольнула старика в самое сердце: он ради их кривил душой и совестью, отдавал им все, что мог, и они же упрекали его в самые тяжелые минуты жизни. Опорожнив свою бутылку вина до дна, он послал всех к черту, и его туманный взор, сделавшись совершенно тусклым, потерял всякую способность различать даже ближайшие предметы.

За то Петр Иванович покрыл себя настоящею славой: он оказался распорядительным, либеральным и даже великодушным. Никто не знал, что он писал его превосходительству, но все знали, что он стоял за крестьянские интересы и посещал заключенных в остроге. Посещать острог - было его обязанностью, как директора тюремного комитета; но Петр Иванович умел это сделать таким образом, что ему ставили в заслугу даже простое исполнение обязанностей. Он ходил в своей красной фуражке, помахивая зонтиком, с благосклонной улыбкой великого администратора, и все чувствовали, что за спинор такого человека можно спать совершенно спокойно.

XXI.

Прошло недели две. О происшествии в Волчьей волости стали понемногу забывать. Гвоздика по прежнему производил суд и расправу. Кулак был возвращен к должности старшины, писарь Курочка получил денежную награду за выказанную распорядительность, следователь что-то такое все писал, шестеро обвиняемых крестьян сидели в отроге, искупая чьи-то чужие грехи.