Обрывистые берега

Перед глазами предстало лицо Сергея. Она увидела его таким, каким оно было весной, когда она с Ярославского вокзала провожала его на службу в армию. Остриженный под машинку, он показался ей смешным и каким-то растерянным. Два чувства боролись в нем: желание не показывать тоску прощания и быть веселым, беспечным и сквозившая во всем его существе — в глазах, в жестах, в каждом слове — мольба о том, чтобы она ему верила и всегда помнила, как он любит ее, как дорога она ему, как ему будет все эти три года трудно без нее. Наступали минуты, когда Сергей забывал, что здесь, на перроне, с него не сводит своих заплаканных глаз мать, он совсем не замечал младшую сестренку, которая прижималась к нему своим худеньким тельцем… Он видел только Веронику, смотрел только в ее глаза, словно пытаясь взглядом перелить в ее душу нежность и горечь, которые жгли его и томили в этот час прощания.

Вероника открыла глаза и сладко потянулась. Взгляд ее упал на журнальный столик. На нем стояла пустая бутылка, в которую Игорь зачем-то воткнул увядшую розу. На спинке кресла висела его голубая куртка с множеством застежек. Только теперь Вероника вспомнила, что, уходя, Игорь наспех поцеловал ее, полусонную, надел плащ и сказал, что в десять часов он должен проводить в аэропорт родителей, улетающих в Сочи, и что вернется поздно вечером.

И снова муки раскаяния, сплетаясь с чувствами недавно пережитого душевного и телесного ощущения, теснили ее ум и душу, забирали силы, и она пыталась отогнать от себя первое, чтобы полностью дать завладеть собой второму. И тут же, словно удар хлыста, обожгла злая мысль: "Кающаяся Магдалина…" Но самоукор этот был захлестнут волной оправдания: "Чего скулишь?.. Что сделано, то сделано. А между мной и Сергеем одиннадцать тысяч километров…"

Через балконное окно четвертого этажа, выходящее в заросший старыми липами двор, были видны еще не успевшие опасть желтые листья, которые в лучах солнца золотились как-то особенно ярко и возбуждали в душе Вероники необъяснимое желание, чтобы налетевший на деревья вихрь сорвал их, закрутил воронкой и с силой внес через балконную дверь в гостиную. "Чему быть суждено, то сбылось: родители зарабатывают деньги в далекой Индии, бабушка только что освободилась от своего аппендикса, Игоря сама судьба принесла".

Придвинув к себе кресло, на котором висела куртка Игоря, она нежно, как маленькие дети гладят котят, погладила рукав куртки, и рука как бы сама собой, движимая чисто женским любопытством, нырнула в грудной карман и вытащила записную книжку. Ее уже изрядно потертые страницы были испещрены адресами и номерами телефонов. Раскрыла книжку на букву "В", где полагала найти свое имя и номер телефона. И не ошиблась. Где-то внизу засаленной страницы с потеками последних двух цифр стоял ее номер телефона. Кольнула ревнивая мысль: "Интересно, с кого он начинает букву "С"?"

Предположение Вероники подтвердилось. Страница на букву "С" начиналась с номера телефона Светланы Былинкиной. И тут же, на этой же странице записной книжки, была вложена записка. Вероника развернула ее и прочитала:

"Из Гагр. Рейс 1361, в 10.30. Цветы. Коньяк…"

Закрыв глаза, Вероника некоторое время лежала неподвижно, затаив дыхание и чувствуя, как сердце в ее груди сделало мягкий зыбистый перебой, который тут же отдался напористым приливом где-то у горла слева. Вспомнила, что еще вчера вечером Игорь чертыхнулся и сказал, что завтра ему нужно обязательно встретиться с автором киносценария, чтобы согласовать кое-какие текстуальные поправки в сценарии, предложенные режиссером-постановщиком фильма, в котором Игорь играл роль агента крупной торговой фирмы иностранного государства. Расхаживая по гостиной, он замирал посреди комнаты и, словно обращаясь к кому-то третьему, кого не было в комнате, запальчиво говорил:

— Ты понимаешь, Вероника, роль меня так захватила, так закрутила, что временами мне кажется, что я не гражданин СССР, а масштабный бизнесмен Соединенных Штатов Америки!.. Как мне теперь понятен великий итальянский трагик Росси, когда он, играя роль Отелло, чуть не задушил на сцене молоденькую в те годы Яблочкину. Она играла Дездемону. Хорошо, что вовремя дали занавес. Только теперь я по-настоящему понял, что искусство — это огненная лава, и в этой лаве можно сгореть… Да, да, можно сгореть!.. И сгорали…

Вероника еще раз пробежала глазами записку, вложенную в книжку. В ней каждое слово, каждый знак вставали зримыми картинами предстоящей встречи Светланы с Игорем, который всего несколько часов назад, когда она, словно бы между прочим, спросила: "Ну как, твой "Огонь Везувия" к Светлане до сих пор не остыл?" — громко расхохотался и, поперхнувшись дымом сигареты, некоторое время тер глаза, а потом налил бокал боржоми и глубокомысленно задумался. И только когда выпил воду, театрально подчеркнуто произнес:

— Кажется, еще Гераклит Эфесский сказал: "Нельзя в одну и ту же реку войти дважды".