Обрывок реки

– Вселенная – это окружность, – сказал Петр Иванович, чертя при этом окружность пальцем в воздухе. – И точно так же устроено человеческое мышление. Человеческая мысль двигается по заколдованному кругу, не в состоянии из него выйти. Круг – это синоним замкнутости. Бессильное, выйдя из одной точки и описав окружность, человечество непременно вернется в то же самое место. Современная наука вернулась к Средневековью. На страницах научного журнала высокоавторитетные западные биологи доказывают, что если бы человечество стало бы, например, питаться исключительно птичьим мясом, то, постепенно изменяясь, со временем оно бы превратилось в птиц, в рыб, если бы оно питалось исключительно рыбой, в слонов, если бы оно питалось исключительно слонами. Таким образом, дикари, античные писатели, творцы сказок и средневековые натурфилософы оказались правы. Метафизика торжествует. Реализм опровергнут.

– И вы верите этому? – спросил профессор.

– Я верю только тому, что невозможно доказать. Все доказуемое для меня скучно и не реально, – ответил Петр Иванович.

– Хотя ваша голова похожа на головы всех других людей, – пошутил профессор, – ваши мысли имеют свой недоступный для меня ход.

Петр Иванович принял важную позу, встал, сел, прошелся по комнате, выпятив живот.

– Мои мысли заперты, – сказал Петр Иванович с важностью. – Я открываю их очень редко. И я сам заперт.

«Напрасно, – подумал, но не сказал Алексей Алексеевич. – Вам не мешало бы их проветрить».

– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, – сказал он.

– Я хочу сказать, – сказал Петр Иванович, – что можно доказать всё. Я, например, могу доказать, что все люди без исключения если не заперты, то закрыты. Мысли закрыты в голове, люди – в комнатах, комнаты – в домах. Я хотел бы быть человеком без крыши, а меня заставляют носить шляпу.

– И вы это доказываете? – спросил профессор.

– Доказываю, – отвечал Петр Иванович.

– И вы верите своему доказательству?

– Как самому себе, – сказал Петр Иванович, – как вам.

– Короче говоря, верите.

– Верю.

– В таком случае позвольте вам напомнить сказанное вами только что, – улыбнулся профессор. – Вы сказали, что верите всему, что невозможно доказать. Все доказуемое для вас скучно и нереально. Это противоречие. Не так ли?

– Так, но что из этого? – сказал Петр Иванович.

– В таком случае чему прикажете верить? – сказал профессор. – Тому или другому?

– И не тому и не другому. Ничему не верьте. И не будьте последовательны. В наше время невозможна последовательность. Она натыкается на такое препятствие, как управдом. В свою очередь я поражаюсь вашей памяти.

– Да, я ею горжусь, – сказал профессор.

– А я ее ни во что не ставлю.

– Объясните.

– Память обезличивает. Человек набивает голову чужим в том случае, когда у него нет своего. Разумеется, я не отношу вас к этому типу людей.

– Ваша последняя мысль, – сказал профессор, – банальна. И правильна. После того как я это сказал, я уверен, что вы откажетесь от вашей последней мысли, как и от предшествующих.

– У меня нет мыслей.

– Как прикажете понимать?

– У меня есть только слова. Мысли я ставлю ни во что.

– За что? – спросил профессор.

– За то, что и науку, – сказал Петр Иванович, – за пот. За плановость. За усилие, похожее на усилие клячи, вытягивающей завязнувший воз. Я – за импровизацию слов против напряжения всякой мысли. Я – за неожиданность искусства против логики науки. Под искусством я имею в виду не современное русское искусство, которое плетется в хвосте у науки. Я имею в виду другое искусство.

– По-вашему получается, что не мысли рождают слова, а слова – мысли. Это самобытно. Но я верю только доказательствам и прошу их у вас, – сказал профессор с довольно лукавым видом.

– Я готов доказывать. Хотя доказательства – это необходимый атрибут науки, против которой я воюю. Как доказательство возьму искусство, наиболее вам знакомое. Живопись. Аэроплан, если не ошибаюсь, был изобретен в конце XIX века. Не так ли?

– Так, но при чем тут живопись?

– Притом что живопись на четыреста лет раньше изобрела, чем наука. Иеронимус Босх изобразил летательные машины в XV веке. А Франциск Гойя – в XVIII. Искусство на много опередило науку.

– Но одно дело нарисовать, – возразил профессор. – Совсем другое – начертить проект. И его реализовать.

– Вы летали? – спросил Петр Иванович.

– Нет, не летал.

– А я летал, – сказал Петр Иванович. – Я летал по комнате, смотря на репродукции картин Босха, Брейгеля, Гойи или Шагала.

– В таком случае и я летал, – засмеялся профессор. – Я летал во сне.

– И еще я хотел вам сказать, – прервал его Петр Иванович, – впрочем, я боюсь показаться банальным и поэтому не признаюсь, как Шпенглер или Чейз, в ненависти к машинам. Я – за машины! Они идут на смену человеку, как человек шел на смену животным.

– Но последняя мысль уже принадлежит не вам, – сказал профессор, зевая.

– У меня нет мыслей. Я уже говорил. У меня слова. А слова не могут быть своими. Они всегда чужие, так как достаются нам в наследство от дедов.

– Итак, между нами граница, – сказал Алексей Алексеевич. – Я за науку. А вы?