Обсерватория в дюнах

–...не согласовывается с общепринятыми синоптическими схемами строения атмосферы,– донесся ровный, холодноватый голос Оленева.

– Плевать мне, что не согласовывается! – резко выкрикнул Мальшет.– Схемы ваши давно устарели и нуждаются в изменении, чем и занят сейчас Иван Владимирович.

Васса Кузьминична тревожно посмотрела на Лизу. Девушка успокоительно покачала головой.

– Моя теория образования кучевых...– обиженно начал Оленев, но Мальшет его прервал:

– Ваша теория неверна! Простите, но я душой кривить не умею и скажу вам прямо: только не выходя годами из институтского кабинета, можно создавать такие теории.

– Филипп Михайлович,– опять попытался его остановить Турышев, но Мальшет был сильно раздражен, почти взбешен.

– Я возглавляю работу обсерватории и буду вести научные исследования с той научной позиции, которую признаю верной.

– В нашем научно-исследовательском институте...– начал строго Оленев.

– Ничего общего нет у нас с вашим институтом!

– Однако общая научная тематика...

– Дело не в тематике! Ни один уважающий себя ученый не пойдет работать в ваш институт, потому...

– Однако это уже наглость...

–...потому что научный уровень исследований в нем низок, ученые оторваны от практических запросов современной жизни. Исследовательская работа ведется устаревшими методами. Вопрос о путях климатологии у вас даже и не ставился. И вы еще осмеливаетесь делать замечания тем, кто действительно движет науку вперед, как Турышев.

– Филипп Михайлович, прошу тебя! – настойчиво оборвал Турышев.

Мальшет неохотно умолк. Лиза испуганно посмотрела в открытую дверь: Глеб скромно сидел на стуле, видимо наслаждаясь в душе этой сценой. Теперь он заговорил.

– Я не ожидал этого от тебя, Филипп,– укоризненно начал он,– скажу как твой друг...

– Бывший друг,– сквозь зубы поправил Мальшет.

– У Евгения Петровича мировое имя... просто странно такое отношение. Он приехал от Академии наук... От него зависит... Я считаю, ты обязан извиниться.

– Я не требую извинений,– сухо прервал его Оленев, поднимаясь, и, простившись с Турышевым кивком головы, прошел в сопровождении Глеба мимо Лизы, обдав ее запахом дорогого одеколона и табака.

– Теперь будем иметь врага,– вздохнул один из Аяксов,– Оленев этого не забудет! Он, конечно, порядочный человек, но сумеет дать почувствовать. Это в его силах!

– Филипп Михайлович высказал свое мнение,– возразила огорченная Лиза.

– Не могу я с ним разговаривать. Никогда не мог,– расстроенно объяснял Филипп Ивану Владимировичу – он уже каялся в своей горячности.

Турышев закрыл дверь и что-то тихо стал доказывать Филиппу.

В тот же день Мальшет ушел с Фомой в море на «Альбатросе», сославшись на необходимость срочных океанологических исследований. С Оленевым в дальнейшем беседовал заместитель директора Турышев. Через день Оленев уехал, оставив при обсерватории Глеба.

Прощаясь с дочерью, он высказал свое неудовольствие тем, что Марфенька работает под руководством «столь малосведущего в науке и безответственного человека, как Мальшет».

– Очень молод и... просто неумен... Непонятно, как могли его поставить директором обсерватории, имеющей столь большое научное значение. Я буду вынужден доложить, кому следует, свои выводы.

– Папа, Филипп Михайлович – замечательный руководитель,– горячо возразила Марфенька,– энергичный, работоспособный, преданный своему делу...

Профессор возмущенно фыркнул. Марфенька попыталась утихомирить отца.

– Ты, папа, не сердись на него. Просто у Филиппа Михайловича такой характер – вспыльчивый и резкий. Он вообще очень живой, стремительный, порывистый, крутой на слово. Но знаешь, как он увлечен своей идеей решения проблемы Каспия!

– Никакой проблемы Каспия не существует! – отчеканил профессор.– Уровень Каспия уже повышается. Идеи! Мальчишество и вздор, а не идеи.

Проводив отца, Марфенька тотчас легла спать: у нее с детства была привычка ложиться спать, когда расстроится.

Привычка, которой можно только позавидовать.

Глава пятая НАСЛЕДСТВО КАПИТАНА БУРЛАКИ

Фома неожиданно получил наследство. Умер капитан Бурлака, проживший в Бурунном последние тридцать лет своей жизни. Дом и все свое имущество он завещал Фоме Ивановичу Шалому.

Фома был так растроган, что еле удерживался от слез.

– Никогда я не думал, что покойный так меня любил,– рассказывал он Лизе и Яше,– он же меня всегда ругал на все корки. Только заслышит мои шаги – и уже ругается так, что просто срам слушать. Серьезный был старичок и вот – умер! Много для меня сделал. Если бы не он, ни за что бы мне не закончить заочно мореходного училища. Кирилл Протасович натаскивал меня, как щенка. Даже бил несколько раз палкой, если я запускал занятия. Я не сердился: для моего же блага. Он мне вроде родного деда был.

– Сердитый дедушка,– сказала Лиза.– Помню, в детстве я его ужасно боялась. Сколько ему было лет?

– Девяносто два... Но он был крепок, ум ясен, характер горяч.