Обсерватория в дюнах

Коротая остаток ночи у постели самого дорогого ей человека, она продолжала думать все о том же - о боге.

Всю свою жизнь беспристрастно, как бы со стороны, пересмотрела Христина. Почему она жила так нехорошо, так нескладно? И с какого момента началась эта нескладность?

Была обыкновенная детдомовская девочка Христя, очень робкая, привязчивая, мечтательная. Она росла, как ее подруги, ничем не выделяясь, разве что своей робостью.

На нее никто не обращал внимания. Озорниками педагоги занимались много, даже в нерабочее время: их надо было воспитывать. А Христя ведь никогда не нарушала правил.

Просто удивительно, как мало знали ее и воспитатели, и учителя - ее способности, стремления, надежды. Очень плохо шьет? Ах, какая неспособная, неразвитая! Только этим незнанием и можно объяснить, что ее устроили после детдома на... швейную фабрику. "Почему я не ушла с швейной фабрики, ведь мне там очень не нравилось?- с недоумением вспомнила Христина.- Ведь я же была свободным человеком, что меня удерживало?"

Все то же: робость, страх перед жизнью.

А злосчастное ее замужество?.. Не сумела уйти от Щукина!

Христину передернуло при одном воспоминании о Василии. Она густо покраснела. Как она могла жить с таким?! До чего она была несчастна! Как ее душа жаждала утешения. И она нашла его в религии. Да, религия дала ей утешение, мир, покой, благо, но религия же окончательно подавила ее волю, и без того слабую, сделала из Христины безгласную рабу.

Она молила бога сохранить сыночка, а сама не сумела его уберечь.

А потом была тюрьма... Христина и там прошла незаметной. Она делала безотказно любую работу, которую ей поручали.

Душевная ее боль неизмеримо превосходила внешние трудности, да она их просто не замечала, занятая своим страданием. Христина все ждала, что скоро умрет, но почему-то не умерла. Потом "зачеты" - ее выпустили раньше срока. Она вернулась в Москву, не зная, что с собой делать, для чего жить, чувствуя себя недостойной хорошей жизни, "как у людей".

"Почему же я все-таки не поступила на работу? - думала Христина, уже не понимая ту, прежнюю, Христину.- Как я могла пойти просить милостыню?"

Ею тогда овладела ложная идея искупления: пострадать за свою вину перед ребенком. Душевные муки были по-прежнему нестерпимы, значит, бог еще не даровал прощения.

"А ты поклонись честному народу в ножки,- будто рядом услышала она елейный голос монашки,- гордыню-то усмири свою, может, бог и простит... бог любит нищих духом..." --:

- Может, я тогда была ненормальная? - вслух произнесла Христина и с пылающими щеками порывисто поднялась и вышла на балкон.

Деревья сильно раскачивались в густом саду, роняя на балкон холодные капли дождя. Небо почти очистилось от туч. Бледно сияли звезды: уже занимался рассвет холодного апрельского дня. Млечный Путь поблек в отсвете зари.

Христина долго, не шевелясь, смотрела в небо. Грудь ее вздымалась от странного - жуткого и восторженного в одно и то же время - ощущения, нарастающего крещендо, как сказал бы музыкант.

Чудесная была земля, чудесными были звезды - далекие миры, где бушевала извечная материя,- чудесной была каждая живая травинка, повторяющая в строении вещества своего самое Вселенную. Чудесным был человек, слабый и могущественный, разгадывающий тайны мироздания и не умеющий защищать себя от зла. Но уже не было во всем этом бога для Христины.

Глава вторая

НИКОГДА НЕ СМОЖЕТ ХОДИТЬ...

Марфенька болела долго и тяжело. Прошли апрель, май, июнь, июль, прежде чем она немного поправилась и к ней вернулся ее юмор. Все эти месяцы Христина самоотверженно, нисколько не жалея себя, ухаживала за нею.

- Счастье - иметь такого преданного друга,- сказал как-то Саго Сагинянович.- Она ухаживала за вами, как родная мать!

- Смотря какая мать! - усмехнулась Марфенька. "Моя не всегда находила время меня навестить..." - мысленно добавила она.

- Когда же я буду ходить? - спросила она, пристально наблюдая за молодым врачом.

Саго Сагинянович невольно отвел глаза.

- Вот еще подлечим вас...

- Как щенок с перебитыми лапами,- задумчиво протянула Марфенька. "Неужели навсегда?"

Жестокая правда, как ее ни скрывали, дошла до Марфеньки. Предвестниками ее были заплаканные глаза Христины, растерянно-недовольное выражение отца, особая, щемящая душу ласковость санитарок и сестер, нарочито бодрое отношение врачей...

Привел все к одному знаменателю грубоватый парень, лишившийся рук. Он иногда заглядывал к Марфеньке.

- Зашел проститься, выписывают,- сказал он, рассматривая Марфеньку, лежавшую в гипсовой "кроватке".

У него были веселые блестящие карие глаза, в глубине которых притаилось бешенство. Высокий, жилистый, сильный, рукава болтаются, как подрезанные крылья.

Христина ушла в город за вишнями.