Общая психопаталогия

Биография — это всегда описание единственной и неповторимой человеческой жизни, взятой в совокупности временных связей: биологических (наследственность индивида), психологических (взаимоотношения индивида с семьей, близкими, обществом), духовных (место индивида в объективной традиции ценностей). Следовательно, биографический аспект выводит на просторы более широкого исторического подхода, при котором человек видится внутри обширного потока событий — с точки зрения онтогенетического развития (как неповторимый индивид), с точки зрения филогенетического развития (как представитель своего вида) и, наконец, с точки зрения собственной личностной истории в контексте традиций человечества в целом и той культуры, к которой данный человек относится. Мы стремимся увидеть высшее единство, внутри которого индивид пребывает и развивается, в котором он, претерпевая свое становление, принимает участие, которое он, так сказать, представляет, отражает и воспроизводит своей биографией. Но мы ничего не знаем о филогенетической истории человеческой души; нам почти ничего не известно и о первобытной душе. Единственное, чем мы располагаем — это более или менее значительный багаж знаний об истории нескольких последних тысячелетий и о нашем собственном народе, а также кое-какие сведения о развитии в детском возрасте и о наследственных связях. Крупномасштабные генетические аспекты исторической картины, исчезающей во мгле первобытного мира, равно как и заявления о том, что этот мир оказывает свое воздействие на психику современного человека, в общем смысле, конечно, верны; но, будучи взяты в любом конкретном, более или менее определенном смысле, они обладают всеми признаками фантастичности. Биографика должна ограничиваться историями жизни отдельных индивидов; из множества фактов, способных пролить свет на наследственность и традицию, она может выбирать только те, которые находятся в непосредственной связи с конкретной, отдельно взятой жизнью.

(в) Границы отдельной жизни (биоса) и ее описания

Мы стремимся обнаружить единство, завершенность и полноту осуществления в рамках отдельно взятой жизни. Но лишь немногие жизни завершаются естественным образом (большинство людей умирает преждевременно); и ни одна жизнь не осуществляется в полной мере. Многое объясняет то, каким мы видим человека в момент его смерти. С наступлением конца картина жизни данного человека трансформируется для нас в некую незыблемую целостность. В течение жизни всегда сохраняются какие-то возможности; то, что еще предстоит, чревато новыми реалиями и новыми действиями, способными придать новое значение тому, что происходило в прошлом. Смерть наносит удар понятиям, с которыми мы подходили к живому. Но если мы станем рассматривать живого человека так, словно перед нами мертвец, это будет выглядеть антигуманно и сделает взаимный контакт невозможным. Мы не должны подводить черту под человеком и вести себя так, будто хороним его заживо (аналогично, мы не должны относиться к текущему событию как к чему-то такому, что всецело относится к прошлому, дистанцироваться от жизни, как если бы вся она уже пребывала в истории, отказаться от активного соучастия ради пассивного наблюдения). Формируя для себя образ умершего, мы ощущаем, во-первых, незаконченность — особенно если речь идет о ранней смерти («непрожитая жизнь вспыхивает и сгорает…»— Майер [C. F. Meyer])— и, во-вторых, незавершенность: ни одна жизнь не реализует свои возможности в полной мере. Не существует такого человека, который мог бы стать «всем». В процессе самоосуществления человек может только делаться все меньше и меньше. «Завершенности» человек может достичь только через понимание, созерцание и любовь ко всему тому, чем он никогда не сможет стать. Таким образом, единство и целостность отдельно взятой жизни — это всегда не более чем идея.