Обще-житие (сборник)

Поэтому я не удивилась, когда на выходе из института от квадратной колонны отделилась почти совпадающая с ней по форме рассудительная Тамара Давыдовна с кафедры сопромата и под точно рассчитанным острым углом начала пересекать мою траекторию с целью как бы нечаянно столкнуться со мной и как бы случайно заговорить. Она никогда не была моей приятельницей, но при встречах в трамвае мы с выражением мягкой доброжелательности на лицах сообщали друг другу, какая сегодня, по нашим наблюдениям, погода и какая была вчера. А также умеренно жаловались на расписание, которое, как и справедливость, никогда не достигает желаемого состояния.

— Женя, это ты? — изумилась, снайперски достигнув намеченной точки пересечения, Тамара.

— Тамара! Рада тебя видеть! — соврала я. Только что измордованная в очередном кабинете, я не ощущала настоятельной потребности в общении.

— Женя, мне надо с тобой поговорить.

— Говори.

— Разговор не для улицы. Я тебя жду завтра вечером у меня. Запиши адрес. Только не звони мне, просто приди. Это важно! — И удалилась деревянной походкой заговорщицы.

Господи, уж эти мне конспираторы! Какие тут секреты? Либо сама собралась к тому же дядюшке и желает инструкций, либо надо передать какое-нибудь письмо за кордон. Хотела бы купить у меня тахту по случаю отъезда — не стала бы разводить конспирацию. Наоборот, спросила бы как можно громче и при всех, чтобы каждый слышал: абсолютно ничего между нами такого нет… Ну и что из того, что она сама тоже еврейка? Разве нельзя выгодно купить стол или тахту? У кого угодно можно!.. Евреи тоже разные бывают — я вот, как видите, хорошая, я никуда не еду, иначе зачем же приобретать мебель?.. Нет-нет, тут явно не купля-продажа! Ладно, приду — святое дело.

Тамарина квартира была по-хозяйски ухоженной и содержала на положенном месте полированный журнальный столик, два бежевых кресла и двуглавый торшер. В «стенке» плыли три хрустальные ладьи, по уши груженые цветными рюмками. Чешская люстра не из самых дорогих, но и не дешевка. Хмурый Хемингуэй в грубом свитере и Есенин при чубе и галстуке смирно висели рядышком над полками с раззолоченным фасадом книжных корешков — Бальзак, Золя, Новиков-Прибой… На полу красно-белый ковер. Тамара подсунула мне подобранные под ковер красно-белые тапки, и я вписалась в обстановку.

— Женя, чайку? Специально яблочный рулет испекла — попробуй.

— Спасибо. Давай, Тамара, сначала поговорим о твоем деле.

— Сейчас я тебе кое-что покажу, — и метнулась в соседнюю комнату.

Наверное, за бумагами своими побежала. Что там в них? Ну, так и быть, буду отсылать через посольство свои документы, засуну туда и ее бумаги. Но надо будет пока что спрятать понадежней, у нас ведь страна неограниченных возможностей — могут и с обыском невзначай нагрянуть… Несет, наконец! Боже мой, да сколько! Здоровенная коробка из-под мужских ботинок. Размер сорок пятый — не меньше. Целый архив! Как столько переслать? Я же не господин Ульянов-Ленин, который нелегальщину тоннами через границу перекидывал, из-за чего, в конечном счете, теперь все эти неприятности на мою голову. Да и жандармы тогда, видать, были хиловатые — чего нет, того сыскать не умели. А нынче жизнь на ты — без реверансов и по-товарищески. Кто ищет, тот всегда найдет. Пистолет, пакетики с анашой, приравненные к ним книги Солженицына и Бродского. А тут целых два, пожалуй, килограмма бумаг, которые явно не зря Тамара в коробке от ботинок прячет… Может это чьи-то воспоминания, тайные дневники? Откуда у нее? Интересно, за хранение без распространения сколько дают?.. Пока я предавалась таким тревожным и отчасти малодушным мыслям, Тамара успела налить чай, растеребить хлипкий шнурочек и открыть коробку… От неожиданности я поперхнулась рулетом. В коробке — мечта Остапа Бендера: бранзулетки. Бриллиантовые серьги, обручальные кольца, цепочки, старинные золотые часы с монограммой и без стекла, большого безвкусия перстень с плавленым рубином, пестрые бусы из индийских агатов, еще что-то блестящее.

— Женя, ты должна мне точно сказать, что из этих вещей я могу провезти… — Тамара сделала значительное лицо. — Ты меня понимаешь?

Как не понять, голубушка! Я-то уж решилась на риск ради спасения чьей-то, может быть, последней исповеди, слова правды, отчаянного вопля о помощи. Победила свои страхи, устремила мысли на высокие и опасные цели. С трудом махая крылами, воспарила над пигмейскими расчетами. И что же?! Эта гусыня печется о несчастных сережках!.. Прикосновение к социальной романтике определенно делает человека сволочным. Комплекс превосходства скребет когтями, рвется с цепи, роняет бешеную слюну и ищет жертву. Я осатанела с полуоборота.