Общества неравенства

Восточная Европа: Лаборатория посткоммунистического разочарования

Теперь мы перейдем к рассмотрению коммунистических и посткоммунистических обществ в Восточной Европе. Отпечаток коммунизма на Восточной Европе не так глубок, как на России, отчасти потому, что коммунистический опыт был короче, а отчасти потому, что большинство стран Восточной Европы были более высокоразвитыми, чем Россия на момент прихода коммунизма. Кроме того, большинство стран Восточной Европы, которые были коммунистическими в период 1950–1990 годов, вступили в Европейский Союз в начале 2000-х годов. Интеграция в политически и экономически процветающий регион помогла несколько быстрее сократить разрыв в уровне жизни и способствовала политической стабилизации вокруг избранных парламентских режимов. Тем не менее, этот процесс также породил все более сильное разочарование и непонимание внутри ЕС, так что Европа превратилась в настоящую лабораторию посткоммунистического разочарования.

Для начала давайте сосредоточимся на более позитивных аспектах. Во-первых, особенно поразительно, что если измерять неравенство доходов во всей Европе (Восточной и Западной вместе взятых), то оно, конечно, выше, чем только в Западной Европе, но все же значительно ниже, чем в США. Разрыв между средним доходом в самых бедных и самых богатых странах ЕС – между, скажем, Румынией или Болгарией и Швецией или Германией – конечно, значителен: например, он больше, чем разрыв между штатами США. Но этот разрыв сократился, и, что более важно, неравенство внутри европейских государств (как на Востоке, так и на Западе) достаточно меньше, чем неравенство внутри штатов США, так что общее неравенство по Европе гораздо ниже, чем неравенство по США. В частности, нижние 50 процентов распределения доходов в Европе получают 20 процентов от общего дохода, в то время как в Соединенных Штатах – едва 12 процентов. Кроме того, обратите внимание, что разрыв будет еще больше, если включить Мексику и Канаду вместе с Соединенными Штатами. Такое сравнение имеет смысл отчасти потому, что в этом случае общая численность населения была бы ближе, а отчасти потому, что североамериканские страны, как и европейские, являются членами таможенного союза. Конечно, социальная, экономическая и политическая интеграция в Северной Америке более ограничена, чем в Европейском Союзе, который предоставляет так называемые структурные фонды менее развитым регионам и разрешает свободную циркуляцию рабочей силы; в настоящее время последнее кажется совершенно невозможным в Северной Америке.

Тот факт, что неравенство доходов в бывших коммунистических странах Восточной Европы ниже, чем в США или постсоветской России, объясняется несколькими факторами, в первую очередь наличием в Восточной Европе относительно высокоразвитых эгалитарных систем образования и социальной защиты, унаследованных от коммунистического периода. Кроме того, переход от коммунизма происходил более постепенно и менее неэгалитарно, чем в России. Например, в Польше (стране, которая, наряду с Чехией, выбрала «шоковую терапию» в 1990-х годах) переход был гораздо более постепенным и мирным, чем в России. Конечно, в 1990–1992 годах поляки применили ваучерную приватизацию к малому бизнесу, особенно в розничной торговле и ремесленном секторе, но на крупные фирмы она распространилась только в 1996 году, да и то постепенно, по мере вступления в силу новой правовой и фискальной систем, что позволило ограничить тенденцию к захвату большей части акций небольшой группой олигархов, как это было в России. Отсрочка приватизации крупных фирм, которую первоначально планировалось провести быстро после принятия закона 1990 года, произошла в ответ на активную оппозицию со стороны профсоюза «Солидарность», а не бывшей Коммунистической партии, которая стала Социал-демократической партией (СДП) и играла ведущую роль в переходный период. Недавние работы показали, что эта постепенность способствовала успеху польского переходного периода и быстрому росту, наблюдавшемуся в период с 1990 по 2018 год.