Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник

Атанасий делает из вина «шприц», плеснув в стакан воды. Русский, немецкий, французский – за разговором на трех языках время летит быстро, мы начинаем сильно опаздывать. Покончив с бутылкой, решаем вызвать такси до «Олег Дановски опера-балет». Туда, где заканчивается церемония.

«Такси цап-царап», – грозит Эвора. И отряжает нам в качестве проводника Атанасия.

Тот сажает нас на рейсовый автобус. Добропорядочный американец, Андрей Грицман, порывается заплатить за проезд. Атанасий машет руками: «Одну-две можно бесплатно». И мы едем. Мимо проплывают облупленные виллы и бетонные пятиэтажки. Куски древних стен, осколки амфор. Фрагменты набережной.

Судя по времени, теперь мы рискуем опоздать даже на автобус до Бухареста. И остаться в этом милейшем городе навсегда. Но Атанасий невозмутим. Он машет рукой в сторону здания, похожего на советское ПТУ где-нибудь в Электроуглях. Благородно отказывается от денег, желает удачи.

«Олег Дановски опера-балет?»

Дежурная отрывается от кроссворда: «Репетиция закончилась, ваши уехали».

Как уехали? Какая репетиция?

В зале две девушки действительно делают балетные взмахи. Вокруг стулья, много стульев. «Олег Дановски опера-балет?» – рычит доктор.

Балерины недоуменно улыбаются, кивают.

Такое впечатление, что ты оказался в пьесе Ионеско.

Однако ларчик отрывается все-таки просто.

Это репетиционный корпус, а не сам театр.

И мы тратим еще полчаса, чтобы отыскать оригинал, подлинник.

Уже смеркалось, трещали цикады, когда мы наконец вышли к фасаду. Вдоль театра по лавочкам скучали рельефные румынки и никуда не спешили. Тянули пиво и кофе. Сунувшись в зал, мы увидели, что церемония только началась – поскольку организаторы, как и румынки, тоже никуда не торопились.

Что оставалось?

Провести остаток вечера в кафе, сожалея лишь об одном – что покинули Эвору и Атанасия, двух добрых ангелов Констанцы, слишком рано.

ЗУРНА, ДУДУК И СКРИПКА Иерусалим

За тысячи лет в Иерусалиме не изменился только ландшафт, линия горизонта. Хотя город утоплен в котловине и никакого горизонта в нем нет.

Памятники истории в Иерусалиме монументальны, но приблизительны. Недостоверны. Условны. Между ними по-прежнему натянуты воздушные нити. Но сказать, откуда именно они тянутся, невозможно. Да и не нужно, в общем.

Местоположение культовых точек – Голгофа, могила царя Давида, Сионская горница – оспорит любой археолог. Но для верующего физическая точность не имеет значения. При входе в храм Гроба Господня паломники падают ниц у камня, которому не больше двухсот лет. Но время все равно аннигилируется под воздействием их эмоционального переживания. Да, в Иерусалиме победа над временем происходит на твоих глазах.

В этом и заключается цель религии, наверное.

Мусульманский квартал Иерусалима – помесь Стамбула и Каира. Базарный, шумный, грязный, пестрый. На крюках бараньи туши, кровь течет по мостовой. Фрукты, зелень, сыры. Армянский, наоборот, тих и безлюден, обмотан колючей проволокой, наглухо заперт. Вдоль стен тянутся помойки и пустыри – хозяева ждут, когда земля еще немного подорожает, тогда и состоится продажа.

Еврейский сектор многолюден, но не суетлив. Жизнь в нем сосредоточенная, размеренная. Жилища из желтого камня новые – за время оккупации квартала синагоги и дома были разрушены. Квартиры в таких домах часто покупают американские евреи-миллионеры. Поскольку супермаркетов в Старом городе нет, пищу заказывают по Интернету. Курьером чаще всего работает палестинец. Круг замкнулся.

По улицам христианского квартала циркулируют толпы паломников. Под стеклом храма Гроба Господня кусок скалы с пятнами крови. В переулках пахнет ладаном. И звон колоколов смешивается с призывом муэдзина.

Собственно, Иерусалим – это единственный город, где такое смешение возможно.

Кварталы находятся бок о бок. На ночь переходы закрываются чугунными воротами, как в Средние века. Когда над городом восходит красная луна, за стеной слышна еврейская скрипочка. С ней сплетается дудук, где-то поодаль, на крыше, тренькает зурна. Только в Иерусалиме эти инструменты можно услышать разом. И кажется, что мир в этих палестинах возможен.

Но это ощущение мнимое.

В этом городе я отыскал точку, откуда открывается потрясающий вид. Неправильный, саднящий. Вьющийся, как овечья шерсть. Если долго смотреть на него, разум выворачивается наизнанку: он болеет несовместимостью того, что ему показывают. Каменистые склоны холмов слева и справа. Зеленая лужайка в уклон – между. Белая стена Масличной горы по фронту, стержни кипарисов. Многоступенчатый фрагмент мусульманского квартала сбоку.

На дне оврага гоняют мяч подростки. В долине Геенны огненной кто-то поджег покрышку, и черный дым поднимается в небо. По серпантину Мамиллы осторожно ползут рейсовые автобусы, легковые машины. Военные «хаммеры». За футболом, вдали, араб выгоняет овец на пастбище. Над долиной тянется стальной трос, по которому в 1967 году израильтяне переправляли раненых. Масличные деревья растут на склонах под углом 45 градусов – как на картинах итальянского Возрождения.