Общество мертвых пилотов

Гриша в таких случаях мычал в ответ нечто совсем невразумительное: если, мол, с этой стороны посмотреть, то можно сказать по-разному, а если с той, то и совсем даже наоборот. Генсек выслушивал его сбивчивый бред, не перебивая, прокашливался в кулак и к теме бессмертия в следующий раз возвращался не скоро. Почему и зачем он вел все эти разговоры – Гриша тогда не понимал. А теперь, после его смерти, Беляков уже не сомневался – научные дискуссии Генсек затевал неспроста. И вопросы задавал очень конкретные. Видимо те, на которые сам пытался найти ответы. Вполне вероятно, что и темы были как-то связаны с той активной перепиской, которую Генсек вел через Гришу и Гольдберга с американским президентом. Жаль, что правды уже не узнать…

В комнате, не смотря на хорошую погоду, было прохладно. Гриша поежился и взглянул в окно. Серебристых точек в тумане заметно прибавилось. Издалека они напоминали недоделанные кометы – яркое ядро и тусклый длинный шлейф.

– Совсем натовцы с дуба рухнули, – возмутился Гриша. – Всех своих резервистов подняли…

Сделав себе короткую пометку в блокноте, Беляков отхлебнул остывший чай из любимой фаянсовой кружки с отбитой ручкой и опять надолго задумался. Теперь он был свободен от всех обязательств. Вот только такая свобода почему-то не радовала. Даже наоборот. И последняя встреча с Генсеком, как ни странно, запомнилась ему плохо. Словно его внутренний киномеханик никак не мог отрегулировать резкость изображения на экране. Гольдберг тогда не приходил – это точно. Еще Гриша помнил, что заходил к соседям-аспирантам, чтобы переброситься новостями о новом альбоме группы «Пинк Флойд». Потом вернулся к себе, послушал из-за стены песенку из очередного телевизионного мюзикла. Что-то про звенящую снежную даль, куда уносят три белых коня – декабрь, январь и февраль.

А вот дальнейшие события восстанавливались в памяти только фрагментами. Сначала, как он помнил, общежитие стало вдруг раскачиваться, наклоняться то влево, то вправо, а потом его комната вообще потеряла геометрическую стройность линий. Все звуки стали невероятно звонкими, как будто он оказался в большой пещере, и со всех сторон обрушилось многократное эхо. До того Беляков ни разу не попадал под ментальную атаку и никакого опыта обороны у него, естественно, не было, тем не менее, Гриша успел понять, что происходит, частично «закрылся», рухнул на пол и заполз под кровать, сжимая уши руками.

Почему он решил, что под кроватью самое безопасное место – непонятно. А может, ему просто повезло. Ментальная атака оказалась короткой. Секунд через пять его комната уже приобрела прежние очертания. Выждав еще пару минут, Беляков выбрался из-под кровати и осторожно выглянул в окно. Там был настоящий природный катаклизм. Тугие струи дождя падали с неба почти вертикально, потоки воды закручивались водоворотами и неслись вниз – сначала к забору, а потом еще дальше, в Неву. Если бы не вспышка молнии, то он бы и не разглядел человека, который стоял под окном. Тот был одет в темный армейский брезентовый плащ с капюшоном. Гриша подумал, что это Коля Бобров, приоткрыл створку и чуть не оглох от очередного безумного раската грома.

Человек взмахнул рукой. Из-за шума дождя Гриша не смог разобрать ни слова, и, проклиная Колю последними словами, спрыгнул вниз. Естественно, что через несколько секунд он вымок до нитки. Первый же порыв ветра превратил зонт в бесполезную тряпку. сразу вывернул купол зонта наизнанку, и зонт обвис в руках бесполезной тряпкой. Пока Гриша пытался спрятать голову под пиджаком, Коля Бобров почти скрылся за углом общежития. Оскальзываясь и чертыхаясь, Гриша бросился за ним следом и даже не сразу заметил, как стена дождя вместе с городом Ленинградом осталась позади. Он выскочил на солнечную поляну, с трех сторон окруженную молодым сосняком, щедро расточавшим терпкий запах хвои.

Человек обернулся и снял капюшон. Беляков опешил. В этот раз вместо Коли за ним пришел Генсек.

– Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!

– Приятно слышать настоящий командный голос. – Генсек улыбнулся. – Молодец, старлей. А знаешь, кстати, почему мне генералиссимуса не присвоили? Побоялись, что я свое звание выговорить не смогу…

– У вас что-то случилось, Леонид Ильич? – забеспокоился Беляков.

– Случилось? – Генсек в задумчивости пошлепал губами. – С чего ты взял?

– Ну, погода сегодня не подходящая для прогулок. И вообще…

– Да, погода лихая, сиськи-масиськи, – проворчал Генсек. – Но мы в войну и не такое видали. Помнится, когда под Новороссийском стояли, вот тогда был ливень так ливень. И ничего, не раскисли…

Генсек сбросил плащ, покрутил в руках мокрый ком брезента, а потом положил его прямо на траву. Некоторое время они шли молча. Солнце с трудом пробивалось сквозь густую сосновую крону. На тропинке было сумрачно. Еще не осень, но уже и не лето. Градусов двадцать максимум. Как в конце августа или в начале сентября. Гриша непроизвольно поежился. Мокрая одежда липла к телу, и в тени она не высыхала.