Общество риска. На пути к другому модерну

Эти три момента — выделение (освобождение), утрата стабильности, новая интеграция — сами по себе уже суть неиссякаемый источник недоразумений. Они образуют общую, внеисторическую модель индивидуализации. Однако мне представляется важным дифференцировать ее понятийно по еще одному аспекту: а именно по (объективной) жизненной ситуации и (субъективному) сознанию (идентичность, становление личности).

Главное недоразумение, связанное со словом «индивидуализация», вытекает и подпитывается из его отождествления с правым верхним полем: у многих «индивидуализация» ассоциируется с индивидуацией и приравнивается к становлению личности, неповторимости и эмансипации. Может быть, это и верно. А может быть, нет, и даже совсем наоборот. Касательно всей правой части до сих пор сказано мало или вообще ничего. По сути, это была бы совершенно отдельная книга. В основном все рассуждения ограничивались левой объективной частью. А это значит, что индивидуализация понималась как историко-социологическая, общественно-историческая категория, относящаяся к традиции исследований жизненных ситуаций и биографий и прекрасно умеющая различать то, что происходит с людьми, и то, как они в своем поведении и сознании с этим обращаются[9]. Главный вопрос этой главы не в пример постановкам вопроса, ориентированным прежде всего на сознание, идентичность, социализацию, эмансипацию, звучит так: Каким образом можно выразить «индивидуализацию» как изменение жизненных ситуаций, образцов биографий? Какой тип жизненных ситуаций, какой тип биографии выходит на передний план в условиях развитого рынка труда?

2. Особенности тренда индивидуализации в ФРГ

Каким образом эту обобщенную модель можно конкретизировать для послевоенного развития в Германии? Иными словами, от каких социальных форм и стабильностей обеспечения освобождаются люди? Каковы условия и средства, стимулирующие это освобождение? К каким новым формам контроля и обобществления они ведут?

К настоящему времени сформировались два средоточия освобождений, еще два намечаются на будущее (и являются темой следующей главы). На первых порах речь шла о высвобождении из социальных классов сословного характера, которое прослеживается от сегодняшнего дня вплоть до начала нашего века, но в ФРГ приобретает новое качество. Это освобождение соотносится с социальными и культурными классовыми связями в сфере воспроизводства. Хотя одновременно происходят и изменения в сфере производства: общее повышение образовательного уровня и чистого дохода, юридическое оформление трудовых отношений в виде прав и обязанностей, изменения в социальном составе и т. д. при значительном сохранении отношений социального неравенства (ср.: Bolte/Hradil, 1984; Schäfers, 1985). Все это манифестируется в изменении семейных структур, жилищных условий, пространственных распределений, соседских отношений, организации досуга, членства в клубах и т. д (ср. также: Herkommer, 1983). Такое «упразднение пролетарской среды» (J. Mooser, 1983) отражается — в проекции на совокупную социальную структуру — в эндемических трудностях, которые ввиду тенденций дифференциации и плюрализации мешают эмпирически содержательно интерпретировать модели изучения классов и слоев. Эти трудности привели, с одной стороны, к методически скрытому конвенционализму в установлении границ расслоения (впервые K.M. Boite, 1958), а с другой стороны, к отходу во внеисторическую априорность классового антагонизма. Второе средоточие находится в изменениях положения женщин. Женщины освобождаются от брачной опеки — материального столпа традиционной жизни домашней хозяйки. Тем самым вся структура семейных взаимоотношений и опеки оказывается под нажимом индивидуализации. Возникает тип договорной семьи на время, где индивидуальные ситуации, ориентированные на образование, рынок труда и профессию — если предпочтение изначально не отдано внесемейным формам жизни, — вступают в своеобразно противоречивый целевой союз для урегулированного эмоционального обмена до отзыва[10].