Общество риска. На пути к другому модерну

Новая бедность затаивается в молчании и растет в нем. Это столь же скандальное, сколь и затруднительное состояние, которое срочно нуждается в организационной и политической защите. В противном случае сам факт так и останется без самоосмысления и выявления. Однако бедность, которая образуется в социально-структурных резервуарах классов и их политических организаций, скрывается и обостряется в индивидуализации, от этого отнюдь не исчезает. Напротив, она становится выражением массовой лабилизации условий жизни при современном капитализме, действенная политическая сила которой столь же нова, сколь непредсказуема и глобальна. На чем основывается впечатление «безобидности» такого развития? Оно подвешено на двух шелковых нитях: на приходе и уходе массовой безработицы для миллионов людей и на совпадении безработицы с исторически заданной социокультурной фазой испытания, в которой жизненные судьбы становятся уязвимыми и должны заново «переживаться» (в активном значении этого слова). Но и то и другое может обернуться своей противоположностью: по меньшей мере одной трети активно трудоспособного населения безработица не только угрожает; эта треть хотя бы раз в жизни на собственной шкуре узнает, что это такое. Цифры зарегистрированной продолжительной безработицы демонстрируют внушительную тенденцию к росту. К глубокой неуверенности в основополагающих аспектах жизни (отношения между полами, брак, семья, цивилизационные угрозы) добавляется глобальная материальная неуверенность в образе жизни; зарегистрированная безработица двух с половиной миллионов человек — лишь верхушка айсберга. Тревожит не только снижение материального уровня жизни, выражающееся в росте числа получателей социальной помощи и праздношатающихся. Сюда следует добавить и глобальный шок, вызванный нестабильностью материального положения среди тех, кто за благополучным фасадом ведет нормальную жизнь — вплоть до наилучшим образом интегрированных в систему, хорошо зарабатывающих квалифицированных рабочих и семей высокопоставленных чиновников. Этот эффект расширения и отзвука массовой безработицы четко проявляется в резком несоответствии между зарегистрированными «случаями» (более двух с половиной миллионов) и фактически затронутыми этой бедой (значительно больше четырнадцати миллионов человек). Обратная сторона массовой безработицы — это ее экспорт в некогда абсолютно благополучные сферы занятости. Исчезает надежда, что «уж меня-то» безработица обойдет стороной. Ее призрак бродит (почти) везде и уже начинает творить свое черное дело в благополучных кварталах и летних особняках. И наоборот: страх нельзя прогнать, успокаивая себя мыслью, что будешь получать социальную помощь, о которой среднестатистический индус может только мечтать. Страх гнездится и в попавшем в аварию «мерседесе», и в стареньком «фольксвагене». Буравящий мозг страх, а не утешение, что люди третьего мира могут только мечтать о подобной помощи, — вот политический фактор, определяющий будущее в (бывшей) стране экономического чуда Федеративной Республике Германии.

На этом фоне дискуссии в традиционных классовых категориях не становятся содержательнее. Спор о рабочем классе и рабочем движении во второй половине XX века отмечен печатью ложной альтернативы. С одной стороны, приводятся все новые и новые многочисленные аргументы, указывающие на то, что положение рабочего класса при капитализме значительно улучшилось (материальное благосостояние, открывающиеся возможности получить образование, профсоюзная и политическая организованность и завоеванные права на социальные гарантии). С другой стороны, утверждается, что, несмотря на все улучшения, классовая ситуация, т. е. отношение к наемному труду и связанные с этим зависимость, отчуждение и риски остаются неизменными, более того, они даже получили широкое распространение и обострились (массовая безработица, потеря квалификации и т. п.). Цель аргументации в первом случае — доказать, что рабочий класс распадается, во втором — что он продолжает существовать; соответственно этим явлениям даются разные политические оценки.