Общество Жюльетты

Когда фильм заканчивается и я выхожу из темноты на дневной свет, у меня возникает ощущение, будто я, словно канатоходец, иду по натянутой проволоке.

Покачиваюсь над бездной, пытаюсь сохранить равновесие. Меня трясет. Я не знаю, что со мной происходит. Я не узнаю саму себя. Не могу понять, что со мной, – я брежу или поддалась какой-то мании. Знаю лишь, что не желаю, чтобы фантазия окончилась.

Никогда не думала, что получу от кино такое удовольствие, но теперь, когда я его получила, мне хочется большего.

Домой отправляюсь в состоянии транса. Иду на автопилоте, прокручивая в голове эпизоды фильма. Я забываю, где нахожусь, ловлю себя на том, что снова и снова возвращаюсь в кино.

Вот я под кроной сосны, удерживаемая против воли человеком, которого обожаю. По его приказу меня грубо схватили и избивают двое головорезов, а он при этом безучастно наблюдает за происходящим, безразличный к моим страданиям.

Мои руки связаны грубой веревкой и вздернуты над моей головой; мышцы растянуты и как будто горят. Пальцы ног цепляются за землю, которая словно покачивается подо мной. Платье разорвано по швам и свисает с талии, подобно лепесткам увядшего цветка. Лифчик сорван и болтается с плеч, проволока больно давит на соски.

Кожаные хлысты бьют меня по спине, врезаются в плоть. Быстро, почти без остановок, выбивают жестокий ритм, который держит меня в плену. Я слышу щелканье хлыста, а затем… чувствую удар. Хлопок. Удар. Хлопок. Удар. И как за вспышкой молнии следует раскат грома, так и за болью неизбежно следует удовольствие. Оно стремительно возрастает с каждым ударом. Так продолжается до тех пор, пока и боль и наслаждение не становятся невыносимыми. Адреналин вскипает в крови.

Я сворачиваю за угол. Я пока еще на полпути к дому, а уже чертовски возбудилась. Сворачиваю за следующий угол и снова мысленно переношусь в кинозал. На этот раз я в борделе, готовлюсь отдаться во власть извращенных прихотей негодяя с золотыми зубами и тростью, который держит себя развязно и нагло. Если по одежде можно судить о человеке, то перед вами ходячий клубок противоречий.

На ногах у него – лакированные туфли, модные и дорогие, и в то же время – носки с дырками на пятках. В дешевый перстень вставлен огромный прекрасный бриллиант.

А эти его золотые зубы, которые видны, когда он оскаливается в презрительной улыбке! Его волосы, его кожаное пальто, его туфли – все это черное, как ночь. Все остальное – пестрое и не гармонирует друг с другом. Фиолетовый жилет, кричащий галстук.

Когда он снимает рубашку, белую рубашку – единственное, что есть в нем чистого и незапятнанного, – мы видим худой безволосый торс, чем-то напоминающий мраморную статую. Бледная чистая кожа. Однако стоит ему повернуться спиной, как взгляду предстает длинный шрам под лопаткой. Зазубренный полумесяц зарубцевавшейся кожи, бледный-бледный, как будто в нем ни кровинки. Обескровленный след кровавой раны.

Он смотрит на меня с наигранным аристократическим равнодушием. Я, в свою очередь, смотрю на него и думаю о Маркусе, но этот человек моложе его, грубее и примитивнее. Он куда более опасен и непредсказуем, нежели мягкий и воспитанный профессор. Я смотрю на него и думаю, каким бы я хотела видеть Маркуса. Как он должен обращаться со мной.

С презрением.

Я начинаю снимать нижнее белье. Он смотрит мне прямо в глаза и произносит:

– Чулки не снимай.

Это приказ, а не просьба.

Не сводя с меня глаз, он расстегивает «молнию» на брюках и добавляет:

– Одна девушка пыталась как-то раз меня задушить.

Интересно, что это, неужели предостережение? Или то, что меня ждет? По спине пробегает холодок. Увы, слишком поздно для раздумий – он уже снимает трусы. Белые, такие же, как его рубашка и обнаженный торс.

Я лежу на кровати на животе. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него через плечо.

Думаю о Маркусе и его члене, как тот свисает рядом с ногой, туго обтянутой штаниной коричневых костюмных брюк. Но в следующий миг мне уже не нужно о нем думать. Потому что вот он, здесь, прямо передо мной, длинный тонкий и волшебный, полумесяцем изгибающийся вверх, словно шрам у него на спине или лезвие ножа, нанесшее этот шрам.

Он забирается на кровать, и надо мной высятся его длинные конечности; он похож на паука, надвигающегося на муху. Он толчком раздвигает мне ноги и опускается на меня между ними. Я чувствую, как его разбухший член упирается в расщелину, разделяющую мои ягодицы. Затем Маркус приподнимается, кладет руку мне на шею и сгибает пальцы. Они такие длинные, что почти сомкнулись на ней. Он легонько сжимает их; прикосновение мне приятно. Я жду, когда его рука скользнет вниз и он нажмет на другие кнопочки удовольствия у меня на шее и на спине. Вместо этого он с силой сжимает мне горло и наваливается сверху, вдавливая мою голову в матрас.

Я вскрикиваю, причем скорее от неожиданности, чем от боли. Чувствую, что свободной рукой он раздвигает мои ягодицы, и готовлюсь снова вскрикнуть, на этот раз скорее от боли, чем от неожиданности. Потому что знаю, что произойдет дальше. И уже слишком поздно для раздумий.