Общество знания

Изменился смысл привычных слов, относящихся к хозяйству. Вот что сказал академик А. Г. Аганбегян, выступая в Новосибирском государственном университете: «Наша страна производила 120 млн т зерна и еще докупала. Этого не хватало, считалось, что для скота надо больше кормов… С переходом к рынку, когда за зерно стали спрашивать реальные деньги, выяснилось, что его столько не нужно. В прошлом году урожай был 84,5 млн т зерна. Это бедствие — на него резко упала цена, вывезено на экспорт 17 млн т и еще 10 млн т остались невостребованными. Поэтому переход к рынку — крайне болезненная вещь, связанная с огромным сокращением производства» [15].

В этом рассуждении привычные понятия вывернуты наизнанку, так что все оно перемещается в какое-то зазеркалье. Почему же зерно «не нужно»? Им питались люди, из него производили комбикорм для скота. Разве для скота не надо кормов, это только «считалось» в плановой экономике? Экономику требовали перестроить именно для того, чтобы зерна производили больше — на этом строилась вся антиколхозная пропаганда. А оказывается, что хороший урожай, с точки зрения ведущего экономиста-реформатора — бедствие! Вот, значит, к чему стремились главные экономические советники власти — организовать в стране «огромное сокращение производства»! А значит, и снижение потребления для большинства населения.

Изменение смысла понятий вело и к сдвигу в мировоззренческих концепциях. В частности, в представлениях властной элиты с начала 90-х годов наблюдалась склонность к натурализации общественных явлений. Экономист, многолетний декан факультета экономики МГУ Г. X. Попов заявил в своей книге «Что делать»: «Социализм пришел, как нечто искусственное, а рынок должен вернуться, как нечто естественное» [выделено нами — Авт.].

Поразительно, как удалось замечательным образом стереть в сознании околовластной элиты вполне очевидную вещь — хозяйство, а тем более экономика, суть явление социальное, присущее только человеческому обществу. Это порождение культуры, а не явление природы. Рыночная экономия тем более не является чем-то естественным и универсальным. Рыночная экономика — недавняя социальная конструкция, возникшая как глубокая мутация в специфической культуре Запада. Уж если на то пошло, естественным (натуральным) всегда считалось именно нерыночное хозяйство, хозяйство ради удовлетворения потребностей — потому-то оно и обозначается понятием натуральное хозяйство. Разве не странно, что перестали замечать эту отраженную в языке сущность.

А. Стреляный, ведущий радио «Свобода», выступая 18 мая 2001 г., сказал, например: «Всё советское народное хозяйство, от первого тракторного завода до последней прачечной, появилось на свет неестественным путем. Не рынок, не потребитель решал, где строить тот или иной завод или мастерскую, что там клепать и сколько, а чиновник, Госплан. Эти искусственные создания (артефакты) и существовать могли только в искусственной среде, что значит за счет казны, а не потребителя».

Называть «естественным» завод, построенный «по указке потребителя, а не Госплана» — глупость. Это такой же «артефакт», могущий «существовать только в искусственной среде», как и советский завод. Ну как могли выпускники Академии общественных наук при ЦК КПСС слушать подобную чушь и поддакивать ей!

Под натурализацию общественных процессов, которая произошла в сознании властной элиты, придав ему черты радикального социал-дарвинизма и мальтузианства, околовластные интеллектуалы подводили «научную базу». Видный антрополог, директор Института этнологии и антропологии РАН В. А. Тишков, в 1992 г. бывший Председателем Госкомитета по делам национальностей в ранге министра, в интервью 1994 г. утверждает: «Общество — это часть живой природы. Как и во всей живой природе, в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство — это утопия и социальная смерть общества» [163].45

И это — после фундаментальных трудов антропологоов, показавших, что отношения доминирования и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий, что никакой «природной» предрасположенности к ним человеческий род не имеет. Жизнь показала несостоятельность антропологической модели, в которой человек представлен как индивид, ведущий гоббсову «войну всех против всех». Но российские обществоведы, консультирующие власть, продолжают исходить из принципов методологического индивидуализма и берут homo economicus как стандарт для модели человека. Это делает весь дискурс власти внутренне противоречивым и неадекватным реальности.

Придание обществу «естественных» черт дикой природы — культурная болезнь Запада, давно осмысленная и во многом преодоленная (см. О.3.: История… разд. I, гл. 6). Казалось невозможным, чтобы она в конце XX века вдруг овладела умами российской интеллигенции.