Общество знания

При этом интеллектуальные авторы реформы не только не признают это социальной аномалией, но и оправдывают ее «теоретически». Е. Гайдар рассуждает: «Либеральные идеи в том виде, в котором они сформировались к концу XVIII века, предполагали акцент на свободу, равенство, самостоятельную ответственность за свою судьбу. Либеральное видение мира отвергало право человека на получение общественной помощи. В свободной стране каждый сам выбирает свое будущее, несет ответственность за свои успехи и неудачи» [52].

Здесь мы не даем оценки этой стороны целеполагания российской реформы. Мы обращаем внимание на то, что ее главные социальные установки противоречили знанию. Программа реформы принципиально не предполагала механизмов, предотвращающих обеднение населения, эта задача была исключена из дерева целей. Исследователи ВЦИОМ пишут: «Процессы формирования рыночных механизмов в сфере труда протекают весьма противоречиво, приобретая подчас уродливые формы. При этом не только не была выдвинута такая стратегическая задача нового этапа развития российского общества, как предупреждение бедности, но и не было сделано никаких шагов в направлении решения текущей задачи — преодоления крайних проявлений бедности» [77].

Это противоречило фундаментальным свойствам «объекта реформирования». И антропология культуры России, несущая на себе отпечаток крестьянского общинного коммунизма, и русская православная философия исходили из представления, что бедность есть порождение несправедливости и потому она — зло. Таков важный стереотип общественного сознания. Надо особо подчеркнуть, что понимание бедности как зла, несправедливости, которую можно временно терпеть, но нельзя принимать как норму жизни, вовсе не является порождением советского строя и его идеологии. Напротив, советский строй — порождение этого взгляда на бедность.

Вот выдержка из старого дореволюционного российского учебника по гражданскому праву: «Юридическая возможность нищеты и голодной смерти в нашем нынешнем строе составляет вопиющее не только этическое, но и экономическое противоречие. Хозяйственная жизнь всех отдельных единиц при нынешней всеобщей сцепленности условий находится в теснейшей зависимости от правильного функционирования всего общественного организма. Каждый живет и дышит только благодаря наличности известной общественной атмосферы, вне которой никакое существование, никакое богатство немыслимы… За каждым должно быть признано то, что называется правом на существование… Дело идет не о милости, а о долге общества перед своими сочленами: каждый отдельный индивид должен получить право на свое существование… Конечно, осуществление права на существование представляет громадные трудности, но иного пути нет: растущая этическая невозможность мириться с тем, что рядом с нами наши собратья гибнут от голода, не будет давать нам покоя до тех пор, пока мы не признаем нашей общей солидарности и не возьмем на себя соответственной реальной обязанности» [136].

В этом разделе учебника, во-первых, отрицается способность рынка оценить реальный вклад каждого человека в жизнеобеспечение общества. Во-вторых, утверждается всеобщее право каждого на получение минимума жизненных благ на уравнительной основе — именно как право, а не милость. И это право в современном обществе должно быть обеспечено государством, а не благотворительностью. Наконец, утверждается, что уравнительное предоставление минимума благ в условиях России начала XX века является не только этически обязательным, но и экономически целесообразным. В России реформаторы конца XX века, напротив, стали выбрасывать из общества бедных (фондовый коэффициент за время реформы вырос с 3,5 до 14,5, а с учетом теневых доходов он оценивается в 30-40). Это был исторический выбор, сделанный без рефлексии и без диалога. Так был задан определенный вектор, и явного осознанного отказа от него до сих пор не произошло.57

Этот вектор противоречит и тому знанию, которое было систематизировано и кодифицировано за рубежом. История быстрого индустриального и экономического развития стран с разными типами культуры убедительно показала, что быстрое развитие возможно лишь при условии ликвидации бедности и большого разрыва в доходах. Ренегаты социалистической идеи и слышать не желают о проектах развития в рамках этой доктрины. Но вот пример Тайваня. Там в 1960-1974 гг. была проведена форсированная программа экономического развития, успех ее во многом был предопределен ликвидацией бедности и сокращением расслоения общества. Децильный фондовый коэффициент, составлявший в 1953 г. 30,4, был резко сокращен до 8,6 в 1964 г. и 6,8 в 1972 г. [148].

Ограничение бедности стало рассматриваться как важное условие и выхода из тяжелых кризисов. Л. Эрхард в программе послевоенного восстановления ФРГ даже включал гарантию против внезапного обеднения в число фундаментальных прав: «Принцип стабильности цен следует включить в число основных прав человека, и каждый гражданин вправе потребовать от государства ее сохранения».