Обсидиановая бабочка

– Дети были с ней, когда она и ее группа стали в пикет перед раскопками, находящимися на частной земле, где Райкер имел разрешение на применение бульдозера. Она была парламентером.

– Глупо. Не надо было брать с собой детей.

– Я уже говорил, Донна не понимала, что за тип этот Райкер.

– И что было дальше?

– Ее группу разогнали, избили. Они разбежались. Донна получила фонарь под глазом.

– И как на все это отреагировал Тед?

Я глядела ему в лицо, сложив руки на животе. Видела я только его профиль, но этого хватило. Ему не понравилось, что Донну побили. Может, дело в том, что она принадлежит ему, мужская гордость, так сказать… а может, что-то еще.

– Донна попросила меня поговорить с этими людьми.

– Насколько я понимаю, это те самые люди, которых ты отправил в больницу. Кажется, ты спрашивал у Гарольда, в больнице ли эти двое.

– Ага, – кивнул Эдуард.

– Всего двое в больнице, и ни одного на кладбище. Совсем мышей не ловишь.

– Я не мог никого убить так, чтобы Донна не знала, поэтому для устрашения остальных я малость покалечил тех двоих.

– Дай-ка я угадаю. Один из них, наверное, тот, кто подбил глаз Донне.

– Том, – счастливо улыбнулся Эдуард.

– А второй?

– Этот толкнул Питера и пригрозил сломать ему руку.

Я покачала головой. В салоне стало прохладно, и мурашки поползли у меня по плечам. А может, и не от холода.

– У этого второго сейчас сломана рука?

– В числе прочего, – ответил Эдуард.

– Эдуард, посмотри на меня.

Он повернулся, глянул на меня холодным синим взглядом.

– Скажи правду: эта семья тебе дорога? Ты готов убить ради них?

– Анита, я готов убить для собственного удовольствия.

Я мотнула головой и придвинулась ближе, так, чтобы хорошо рассмотреть его лицо, попытаться заставить его выдать свои секреты.

– Без шуток, Эдуард, скажи мне правду. У тебя с Донной серьезно?

– Ты меня уже спрашивала, люблю ли я ее. Я ответил «нет».

Я снова тряхнула головой:

– Черт побери, перестань увиливать от ответа! Я не думаю, что ты ее любишь. Я не думаю, что ты на это способен, но что-то ты чувствуешь. Не знаю, что именно; что-то. Так вот, что ты испытываешь ко всей семье?

Лицо Эдуарда было непроницаемым, и я ничего не могла на нем прочесть. Он просто смотрел на меня в упор. Мне хотелось влепить ему пощечину, заорать и лупить, пока эта маска не слетит и не обнажится правда. С Эдуардом мне всегда было все ясно, ясно, чего он хочет и что задумал, даже если бы он задумал меня убивать. Но сейчас я вдруг поняла, что ни в чем не уверена.

– Боже мой, они действительно тебе дороги.

Я обмякла и откинулась на спинку сиденья. Меня не так поразило бы, если бы у него вдруг выросла вторая голова. В этом ничего необычного не было бы.

– Иисус, Мария и Иосиф, Эдуард! Они тебе дороги, все они.

Он отвернулся. Эдуард, холодный стальной убийца, отвернулся. Он не мог или не хотел встретиться со мной взглядом. Включив передачу, он тронул машину с места, и я вынуждена была пристегнуть ремень.

Я дала ему молча выехать со стоянки, но когда мы затормозили у знака, пережидая поток машин по Ломос, я почувствовала, что должна что-то сказать.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю, – ответил он. – Я не люблю Донну.

– Но?

Он медленно выехал на главную улицу.

– Донна – это кошмар. Она верит в любую ересь «нью эйдж». Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить кому угодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. – Он полностью сосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. – Бекки такая же, как она, – доверчивая, милая, но… жестче, я бы сказал. Дети оба пожестче Донны.

– Поневоле, – сказала я, не сумев скрыть в голосе неодобрения.

– Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал все подробности, от колыбели до наших дней.

– И тебе это было скучно слушать?

– Кое-что, – осторожно ответил он.

– Но не все.

– Нет, не все.

– Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? – вынуждена была я спросить.

– Нет, этого я сказать не хочу.

Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали по обратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицо Эдуарда, только голос его что-то значили.

– А что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, то можно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано.

Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше не замечала: страдание, неуверенность.

– Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне? Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее?

– Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу на ней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа в сутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер.

– Так что же ты все-таки хочешь сказать?

– Хочу сказать… хочу сказать, что где-то, очень глубоко в душе, мне хотелось бы суметь пойти на такое.

Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один из лучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы не просто иметь семью, а именно эту вот семью.

Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила: