Обсидиановый нож

— Нет, нет, я сам дойду, большое спасибо, — сказал Василий Васильевич.

Человек отстал, но его шаги шуршали неподалеку, и за перекрестком он снова оказался под рукой.

— Вот, вот он, кинотеатр. Вот дверь, здесь.

Что-то в нем было нарочитое. Вином не пахнет, но говорит, как пьяный.

— Спасибо, я не разберу… Темно совсем.

— Электроэнергию экономят, заходите.

— Спасибо, — сказал Поваров и вошел.

Видимо, сеанс уже начался. В кассовом вестибюле светил пыльный желтый плафон. Кассирша пересчитывала деньги за окошечком.

— Один билет, — сказал Василий Васильевич. — Не слишком далеко и в середине, если можно.

— Зал пустой. Выдумали кино в такой глуши, — сказала кассирша. — Сборов нет, сиди здесь до полуночи. Какой вам ряд?

Опять что-то ненастоящее мелькнуло в ее голосе и в звоне монет на столе.

— Десятый-двенадцатый, — нерешительно сказал Поваров. — Какой фильм у вас идет?

— Не слышу. Говорите в окошко.

Василий Васильевич нагнулся, посмотрел через окошко на кассиршу. У нее были круглые руки, блестящие от загара; волосы глянцево отливали под яркой лампой. Она перестала считать деньги, подняла глаза и вдруг охнула.

— Я сейчас. — Она быстро повернулась, приоткрыла дверь и поговорила с кем-то, встряхивая головой и указывая назад, на Василия Васильевича. Он с удивлением следил за этими странными действиями. Он уже не ощущал тревоги или недовольства и даже напротив — ему было приятно смотреть на спину кассирши, округлую и тонкую, и на черные волосы, затянутые в гладкий пучок.

Нелюдим и домосед был Василий Васильевич. Вечерний поход в кино представлялся ему приключением каким-то, авантюрой, и потому его не удивляло, что авантюрное настроение как бы передавалось окружающим, что усталая красавица-кассирша была встревожена его появлением. Женщины любят пьяных и одиноких — эта старая ложь сейчас не казалась Поварову пошлой. В ней было утешение.

Кассирша обернулась, покивала Василию Васильевичу и исчезла. Скрипнула дверь, каблучки простучали по кафелю, она уже стояла рядом с ним в вестибюле.

— Вы уходите? — он спрашивал с надеждой и некоторым испугом.

— Я провожу вас в зал.

— А билет?

— Вам билета не нужно. Пойдемте.

Рядом кто-то хихикнул. Поваров повернулся. Совсем близко к нему стояла еще одна женщина — пожилая, в шляпке — и хихикала, прикрывая рот ладонью.

— В чем дело?

— Вот шутник! — хихикала шляпка.

— Что здесь происходит?! — вскрикнул Василий Васильевич.

— Идемте, — решительно сказала кассирша.

Настолько рискованным и неприличным показалось ему положение, что он попятился к выходу и растерянно спросил:

— Куда вы меня приглашаете?

— Конечно, в зал. Сеанс уже начался.

— Я не хочу, — отказывался Василий Васильевич.

Шляпка задыхалась от смеха.

— Идемте, идемте, — сказала кассирша. — Не надо скромничать, — она взяла его за руку и потянула за собой. — Идемте, ничего…

— Почему без билета, почему — ничего?

— Конечно, ничего. — Они уже вошли в зал.

— Вот. Здесь будет удобно, — сказала кассирша. Она разжала пальцы, легко толкнула его в плечо и исчезла.

— Сумасшедшая компания, — сказал Поваров.

Аппарат стрекотал, как цикада, белый экран неясно освещал ложу. Справа и слева блестели спинки пустых стульев. Василий Васильевич сидел, как в густом тумане, приходил в себя и посматривал на дверь — ему все еще хотелось уйти. В ложе тонко пахло духами. Он понюхал свою руку — те же самые духи. Потом все-таки пригляделся к экрану.

Широкое белое полотно было исчерчено неровными строчками.

Формула, понял Василий Васильевич. Вот оно что, это формула.

Он внезапно успокоился, хотя формула была совершенно ему неясна, и сосредоточенно потер подбородок мизинцем. Длинные крючки интегралов, жирная прописная сигма… Каждый знак в отдельности был понятен, но все вместе выглядело сущей абракадаброй, и старая, забытая тоска уколола его. Как в те времена, когда он влюбился, бросил учебу и был счастлив, но все равно тосковал.

— …Неизбежное разложение при переходе, — сказали за экраном.

— Правильно, — ответил низкий, ровный голос. «Удивительно знакомый голос», — подумал Василий Васильевич. Он все смотрел на формулу — как будто в ней была разгадка этих странностей.

Луч прожектора мигнул, стало темно. На экране — комната. Просторный кабинет, книжные полки по трем стенам, переносная лестница. На большом столе горит неяркая лампа, и людей почти не видно. Они прячутся в тени глубоких кресел и ждут чего-то, опустив седые головы. Неподвижные, туманные, как на любительской фотографии. Стучат часы, и в светлом круге на столе — рукопись, надкусанное яблоко и стопочка чистой бумаги.

— Все равно, — говорит тот же знакомый голос. — Дело надо закончить. Переход человек — человек…

Дальше Василий Васильевич не расслышал — то ли хмель его закружил, то ли что другое, непонятное, — как будто его стул стремительно проваливался в бездонную шахту, и вдоль гулкой ее черноты отдавались гулкие голоса ухали, бормотали, грохотали в самые уши… И, единым мигом пролетев мимо них, Василий Васильевич опять сидел твердо на стуле и переводил дух.