Обсидиановый нож

Мачта высоковольтной линии маячила верхушкой как раз на уровне площадки — четыре косые голенастые ноги и шесть гирлянд коричневых, тускло блестящих изоляторов. Под мачтой стоял аккуратный беленый домик. На его крышу, на три высокие изоляторные колонны, стекали с мачты яркие на солнце медные провода. Все это хозяйство было как на ладошке — щеголеватое и новое, и от него далеко пахло металлом. Мачта блестела алюминиевой краской, в побелку домика наверняка добавили синьки, его двери-ворота были густо-зеленые, и даже плакаты с черепом и молниями выглядели весело и приятно. Из домика сбоку выходили другие три провода и по небольшим деревянным столбам тянулись к совхозной усадьбе.

Отсюда, с вышки, даже скверный стрелок спокойно мог расстрелять изоляторы. Хоть все три. У-ру-ру!

— Не «у-ру-ру», а идиот, — пробормотал Степан. — Так тебе и дадут два часа здесь отсиживаться. Все равно сгонят…

Он всмотрелся в цепочку высоковольтной передачи. Мачты и провода, массивные вблизи, казались вдалеке нарисованными пером на зеленой бумаге. Седьмая по счету мачта была выше предыдущих, потому что провода от нее шли над совхозным шоссе, и Степка вспомнил, что рядом с шоссе была копешка прошлогоднего сена. Маленькая, растасканная на три четверти коровами. Если сгонят, можно там и спрятаться… Ах, дьявольщина! Все бы ничего, догадайся он захватить запасную обойму. Если бить снизу, то два-три патрона обязательно уйдут на пристрелку, и останется всего по две пули на изолятор. Если не одна. А расстояние будет приличное. Он подсчитал, пользуясь Пифагоровой формулой: пятьдесят метров до мачты и тридцать высота… Извлечь корень… Метров шестьдесят. Это при стрельбе вверх из пистолета, понимаете? Будут недолеты, к которым не сразу приспособишься, — белого поля вокруг изоляторов нет, как вокруг мишени. Даже из винтовки едва ли попадешь сразу…

— А еще научный сотрудник, — злился Степка, раздергивая окаянное платье.

Дьявольщина! Вячеслав Борисович должен был рассказать ему на месте, что требуется. Тогда он захватил бы не одну даже, а две обоймы в запас.

Степан решил оставаться на вышке. У него дрожали руки от усталости и голода. Как стрелок он стоил копейку с такими руками, стрелять снизу не стоило и пробовать. А если пришельцы такие продувные, что догадаются искать его, то найдут везде. Прекрасный план Вячеслава Борисовича висел на волоске.

Волосок лопается

Через час Степку поднял на ноги чрезвычайно пронзительный, громкий женский голос. На дальнем берегу пруда показались две женщины в белых халатах, и одна распекала другую, а заодно всю округу.

— А кто это распорядился-а? — вопила она. — Три часа еще свету-у!!! — Она набрала воздуха побольше. — А пти-ица недогули-инны-ы-яя!!!

От ее пронзительного вопля задребезжали зубы и появилось нехорошее предчувствие. И точно: вокруг птичников поднялась суета, утки повалили на пруд, как пена из-под рук гигантской прачки… Степка плюнул вниз. По воде скользил челнок с бородатым дедом-сторожем. Он причалил под вышкой. Степка сидел как воробей — не дышал.

— Тьфу, бабы… — сказал дед. Потом глянул на вышку и так же негромко: — Сигай вниз, кому говорено!

И угрюмо, волоча ноги, двинулся к лестнице. У самого подножия выставил бороду и просипел снова:

— Нинка! Сигай вниз!

Степан сидел, вжавшись в угол. От злобной растерянности и голода в его голове ходили какие-то волны и дудела неизвестно откуда выпрыгнувшая песня: «Нина, Ниночка — Ниночка-блондиночка!» А дед кряхтел вверх по лестнице. Он высунул голову из лестничного люка, мрачно отметил:

— Еще одна повадилась… Сигай вниз! — и поставил валенок на место, в угол.

— Не пойду! — свирепо огрызнулся Степан. — Буду тут сидеть!

Дед неторопливо протянул руку и сжал коричневые пальцы на Степкином ухе. Тот не пробовал увернуться. Старик был такой дряхлый, тощий и двигался, как осенняя муха… Толкнуть — свалится. Степан не мог с ним драться. Он позволил довести себя до лестницы и промолвил только:

— Плохо вы поступаете, дедушка.

— Кыш-ш! — сказал дед.

Степан скатился на землю. Эх, дед, дед… Знал бы ты, дед, кого гонишь…

Он встряхнулся. Утки гомонили на пруду, солнце к вечеру стало жечь, как оса.

— Гвардейцы не отступают, — пробормотал Степка и мотнул вбок, огибая пруд по правому берегу, чтобы добраться до совхозного шоссе, а там к седьмой мачте.

Времени и теперь оставалось много, больше часа, но Степка от злости и нетерпения бежал всю дорогу. На бегу он видел странные дела и странных людей.

Провезли полную машину с мешками — кормом для птицы, а наверху лежали и пели две женщины в синих халатах.

Целая семья — толстый дядька в джинсах, толстая тетка в сарафане и двое мальчишек-близнецов, тоже толстых, несли разобранную деревянную кровать, прямо из магазина, в бумажных упаковках.

На воротах совхоза ярко, в косых лучах солнца, алела афиша клуба: «Кино „Война и мир“, III серия». Вчерашнюю афишу про певца Киселева уже сменили.