Обучение у воды

– Наверно, расстрелял весь боекомплект, – подумал я. – Пусть теперь до конца жизни гадает, почему он в меня не попал.

Отпустив поводья, я обессиленно склонился на шею лошади. Она с облегчением остановилась и замерла, тяжело дыша, как будто действительно только что неслась галопом. Перевязанная рука снова начала болеть. Я смертельно устал. Мне хотелось одного – закрыть глаза и заснуть на неделю или на несколько лет, пока не кончится это безумие, эта бесконечная беспощадная война.

Прошло несколько минут. Я выпрямился в седле и здоровой рукой натянул повод. Лошадь с тяжелым вздохом подняла голову и обреченно двинулась вперед нетвердым медленным шагом. Я был жив. Нить моей жизни не прервалась. Я ехал в свою часть.

Я открыл глаза. Лицо Учителя было спокойным и бесстрастным. Мне показалось, что какой-то огромный болезненный нарыв лопнул в моей душе, и впервые в жизни я зарыдал навзрыд. Я плакал, как ребенок, оплакивая невыносимые страдания и боль, через которые прошли мои родители для того, чтобы наконец встретиться и создать новую нить жизни, мою, такую безмятежную и благополучную по сравнению с тем, что довелось пережить им. Я плакал о солдатах, нити жизни которых оборвались на грязном окровавленном снегу и вместе с которыми погибли их еще не родившиеся дети.

Мне было стыдно, что мне так повезло, но захлестнувшее меня глубинное понимание уникальности того факта, что моя нить жизни, такая тоненькая и беззащитная перед лицом ужасов и катастроф, сотрясающих мир, сумела протянуться из глубины времен и веков, и, осветившись на какой-то миг светом моего сознания, уже не прервется никогда, уходя в бесконечность, наполнило меня почти экстатическим благоговением перед невероятным чудом существования. Жизнь, дарованная мне, действительно была чудом, и, незаметно для меня, слезы печали перешли в слезы благодарности и счастья.

Плач прекратился сам собой, словно я исчерпал свои внутренние ресурсы. В душе остались только тишина и спокойствие, как на омытых росой лугах теплым весенним утром.

– Теперь ты знаешь, что такое осознание ценности жизни, – негромко сказал Учитель. – Мало того, что твои родители и предки сотни раз подвергались опасностям, каждая из которых могла прервать уникальную цепь перемен, приведшую к твоему рождению, тебе еще удалось выиграть конкурс среди миллионов сперматозоидов, погибших на своем героическом пути к яйцеклетке. Поверь мне, это гораздо труднее, чем выиграть в лотерее.

Взглянув на мое серьезное лицо, Ли оглушительно расхохотался.

Я образно представил себе, как повиливающие хвостиком сперматозоиды, напоминающие мчащихся в морские волны леммингов, пихают и расталкивают друг друга, устремляясь к заветной яйцеклетке. Контраст этой картины со сценами из Великой Отечественной войны, которые я только что прожил, был так нелеп, и в то же время в них было что-то общее – стремление в будущее, борьба, смерть и продолжение нити жизни. Я взглянул на раскачивающегося от смеха Учителя и тоже захохотал вслед за ним, сам не понимая почему.

Глава 15. Преодоление барьера

Тема жестокости много раз всплывала в наших разговорах с Ли, и урок, который он преподал мне во время обучения в лесах Партизанского водохранилища, имел свою предысторию. Поводом к нему послужил вопрос, который мне задал один из моих учеников-комитетчиков, сильный, уравновешенный и хорошо подготовленный боец.

Как-то после занятий он отвел меня в сторону и, смущаясь, сказал:

– Знаешь, Саша, похоже, у меня проблема. Недавно я оказался в ситуации, когда самым правильным решением было выбить противнику глаза. Я уже поднял руку, но что-то меня остановило. Я просто не мог нанести удар. Мне казалось, я чувствую, как мои пальцы впиваются в его глазницы, проникая вглубь и выворачивая окровавленные глазные яблоки. У меня заболели глаза, и меня чуть не стошнило. К счастью, я сумел справиться с собой и провести другой прием, но то, что произошло, могло стоить мне жизни. Я не считаю себя слабаком и чересчур гуманным человеком. Я мог бы взорвать или пристрелить врага без всякой жалости и угрызений совести, но какой-то внутренний барьер мешает мне вырывать глаза, разрывать ноздри и рот и выполнять подобные приемы. Как мне преодолеть этот барьер?

Схожие вопросы возникали у многих моих учеников, я тоже, правда в более легкой форме, сталкивался с подобной проблемой, и я не раз задавал Ли вопросы на эту тему.

С раннего детства отец привил мне страсть к охоте, и убийство диких животных я воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Мне часто приходилось сворачивать шеи раненым птицам и добивать зайцев и лис. Уничтожение животных не доставляло мне удовольствия, но также и не вызывало угрызений совести. Я добивал подранков из сострадания, и охота для меня была скорее не развлечением, а увлекательным и азартным способом добычи пропитания. Доходы моей семьи были весьма скромными, и свежее мясо к столу всегда приходилось кстати.