Обучение женщиной

Мы познакомились с Галей в сельхозинституте. К ее достоинствам, привлекшим мое внимание, относились как внешность и интеллект, так и обладание однокомнатной квартирой прямо рядом с институтом, в которой я имел возможность отсыпаться и отдыхать днем перед очередными тренировками.

Наш роман начался достаточно плавно, но вполне бурно и красиво. Когда я поинтересовался, нужно ли нам предохраняться для предотвращения нежелательной беременности, Галя объяснила, что с этим проблем не возникнет, и она принимает все необходимые меры предосторожности, чтобы не иметь детей. Поэтому когда она сообщила мне, что беременна, я отнесся к этому спокойно, но слегка удивился. Галя сказала, что хочет родить ребенка, но это ее личное решение, и я не имею к этому никакого отношения, так что могу ни о чем не беспокоиться.

Беременность плохо повлияла на Галин характер, и в ее поведении появились раздвоенность и непредсказуемость. Она то демонстрировала мне любовь, то заявляла, что я — мальчик, которому только предстоит стать мужчиной, и периодически устраивала скандалы и сцены, в которых я оказывался виноватым в том, что не понимаю ее высоких душевных переживаний.

В чем заключались эти высокие переживания, она так и не желала объяснять, видимо, ожидая, что я должен читать ее мысли, и, портя нервы себе и мне, регулярно устраивала эмоциональные провокации, пытаясь манипулировать мной, но я, как всегда в таких случаях, держался спокойно и нейтрально, отказываясь вступать в конфликты, и, поскольку ей не удавалось удовлетворить жажды, основанные на внутренних противоречиях и непонимании самой себя, ее недовольство нарастало, окончательно отравляя все хорошее, что было в наших отношениях.

Когда родился сын, она продолжала утверждать, что ребенок — только ее, и я не имею к нему никакого отношения, но попросила официально признать мое отцовство, чтобы сын не чувствовал себя ущемленным, что я и сделал. Так появился еще один Саша Медведев.

Однако, несмотря на свои заверения, Галя продолжала вести, скорее подсознательно, чем сознательно, свои игры, в надежде получить от меня столь необходимые ее неудовлетворенным жаждам эмоциональные отклики.

Я понимал, что, невзирая на все ее утверждения о никчемности мужчин, своей самостоятельности и эмансипированности, больше всего в наших отношениях Галю угнетало отсутствие контроля надо мной, и, не сумев приобрести этот контроль как женщина, она теперь хотела добиться его, как мать моего сына. В глубине души Галя мечтала, чтобы я, подобно героям душещипательных индийских фильмов неожиданно почувствовал неодолимый голос крови и принялся бороться за свое место в сердце ребенка, давая ей возможность проявить благородство и уже самой решать, какое положение я могу занимать в ее жизни и жизни ее сына.

Поскольку я спокойно соглашался со всеми ее решениями и не проявлял желания бить себя в грудь и проливать слезы отцовской любви, Галя, вместо того, чтобы разобраться в себе самой и своих собственных желаниях, и просто по-человечески поговорить, прибегла к очередной серии мелких женских трюков, столь любимых кинорежиссерами.

Так она, естественно после того, как ребенок получил мою фамилию, заявила, что это вовсе не мой сын, и даже назвала имя человека, своего приятеля, якобы являвшегося его настоящим отцом. Потом она торжественно заявила мне, что сказала сыну (который в ту пору был слишком маленьким, чтобы как следует что-нибудь понимать), что его папа умер. Когда и это не сработало, она сообщила сыну, что его отцом являюсь все-таки я.

Одной из очередных Галиных идей было пожениться для того, чтобы она в сельхозинституте смогла получить двухкомнатную квартиру, а потом, если бы я захотел, то смог бы и развестись, но я не имел желания участвовать в махинациях такого рода, и, устав от всех этих игр, старался держаться от нее подальше, а лучше — совсем не встречаться. Галя пыталась отыскать меня, чтобы в очередной раз предъявить какие-то четко не формулируемые ею претензии, но застать дома меня было сложно, и мы почти не виделись.

Потом я переехал в Москву и через некоторое время получил письмо от Гали, в котором она сообщала о своем тяжелом материальном положении и о том, что я должен добровольно начать помогать сыну, иначе она перейдет к решительным действиям.

«Ты — мои личные дела, — сообщала в письме Галя, — и выкинуть тебя из своей жизни я не могу. К тебе я зла не помню, но предательства не прощаю.»

С тех пор в течение многих лет она продолжала писать мне письма, в которых оскорбления в мой адрес перемежались с объяснениями в любви. Я не отвечал, ограничиваясь лишь переводом денег, и постепенно злость и желание оскорбить ушли из ее писем, и они превратились в нормальные, спокойные и доброжелательные.