Обвал

Землетрясение высшего балла… Енеке великолепно знал, что это значит. Для города — это руины, ни один дом, ни одно здание, каким бы оно прочным ни было, не может уцелеть — все будет разрушено, измято, перемолото… А для созданных им, Енеке, укреплений, для железобетонных бункеров, дотов и дзотов, траншей и волчьих ям и гнезд? Да смогут ли русские, собственно говоря, нанести такой удар по Сапун-горе, достаточно ли у них сил и средств, чтобы сокрушить его войска, посаженные в бетон и железо? На минуту он вообразил построенные и еще строящиеся оборонительные укрепления. Крутые, почти отвесные скаты Сапун-горы… Этот естественный пояс позволил русским в тысяча девятьсот сорок первом и сорок втором годах продержаться в Севастополе 250 дней, продержаться в то время, когда немецкая армия была в зените своего наступательного порыва, когда с одного захода она могли таранить самые мощные укрепления. А Севастополь стоял, держался… Сам бог создал эту гору, чтобы выдержать любой напор, любой удар с воздуха и суши. Линии укреплений тянутся по скатам горы сплошными поясами… Эти огромные террасы, созданные из железа и бетона, нельзя разрушить фронтальным ударом, даже если этот удар и в самом деле будет равен по силе высшему баллу землетрясения.

И все же Енеке не был удовлетворен крепостью. Его фантазия и глубокое знание фортификации влекли дальше, даже не преклонение перед фюрером — нет, а простая жажда специалиста строить и возводить. Возводить… Он точно знал, сколько, где и каких укреплений сооружено, сколько отрыто метров траншей, ходов сообщения, сколько установлено в дотах и дзотах орудий, пулеметов, сколько втиснуто в бетонные гнезда истребителей танков… Его мечта — построить несколько дотов-крепостей подобно уже сооруженному в центре главного сектора обороны… Этот четырехамбразурный дот имел форму корабля и был врезан в каменную террасу, прикрывая своим губительным огнем главные подступы к Сапун-горе. Дот-чудовище, комендантом его стал лейтенант Лемке…

Крепость казалась неприступной, и, однако, Енеке находил в ней места, вызывавшие озабоченность и тревогу. И тогда он всю свою злость извергал на головы румын, рас-некал генерала Радеску, повторяя одно и то же: «Мне нужен бетон! Какого черта ваш штаб медлит?!» Радеску отвечал: «Я сейчас же свяжусь со штабом». Слово «сейчас» никак не гармонировало с интонацией ответа: генерал произносил свою фразу так, словно он обещал поинтересоваться, есть ли в его дивизии шахматисты…

«Радеску слишком инертен», — подумал Енеке, припоминая все, что знал о румынском генерале и по личной встрече в имперской академии, где Радеску слушал лекции по фортификации, и по рассказам фон Штейца, и, наконец, по тому, как показал себя генерал здесь, в Крыму, Радеску исполнял все, что приказывал Енеке, выполнял пунктуально, как его подчиненный, разве не всегда вовремя докладывал, однако Енеке чувствовал к нему неприязнь.

В бункер принесли завтрак. Повар, очень румяный и обходительный, быстро накрыл стол и, щелкая каблуками, мягким голосом пожелал:

— Хорошего аппетита вам, господин генерал.

Енеке, до этого сидевший перед раскрытой схемой оборонительных сооружений, поднялся, обошел вокруг стола и поднял телефонную трубку.

— Майора Грабе ко мне, — сказал он обычным строгим тоном и посмотрел на дымящиеся паром тарелки, поблескивающую бутылку с коньяком.

Он всегда завтракал один, и повар был удивлен, когда Енеке потребовал накрыть стол еще на три персоны.

Пришел майор Грабе. Он занимался в штабе сбором и обобщением информации о ходе работ по устройству оборонительных сооружений. Открыв черную папку, майор привычно начал перечислять, на каком участке что отрыто и построено, но Енеке остановил его.

— Доложите, что сделали румыны, — сказал Енеке и наклонился к схеме, чтобы нанести необходимые пометки.

Грабе назвал цифры и условные названия и умолк.

— Это все? — спросил Енеке не разгибаясь.

— Точные данные за вчерашний день.

— Не густо, майор Грабе…

— А что поделаешь? Румыны, господин генерал, сами знаете: час работают — четыре часа мамалыгу варят…

— А фон Штейц знает об этом?

— О чем, господин генерал?

— Что час работают, а четыре часа мамалыгой наслаждаются?

— Обязан знать. Он видел их на Волге, там они первыми сдавались в плен. Известное дело…

— Замолчите, Грабе! — крикнул Енеке. В глубине души он сам считал румын плохими солдатами, но, черт возьми, разве не тревожит их тот факт, что враг сегодня находится не на берегах Волги, а у порога Румынии, должны же они, в конце концов, понять это!