Обычная женщина, обычный мужчина (сборник)

Ночью Тамара зашла в его комнату. Села на диван. Виктор Иванович проснулся и испуганно посмотрел на Тамару. Она скинула халат и протянула к нему руки. Виктор Иванович осторожно подвинулся.

Утром пили кофе с сырниками, и Виктор Иванович почему-то боялся смотреть ей в глаза.

Потом открыл холодильник, по-хозяйски изучил содержимое и предложил Тамаре съездить на рынок – обновить, так сказать, картинку.

На улице Тамара опять взяла Виктора Ивановича под руку. Уверенно, как своего. Съездили на рынок. Купили продукты. Платил Виктор Иванович. Тамара сначала отнекивалась, спорила, но он ее остановил, мол, потом разберемся.

Дома Тамара сварила борщ с мозговой косточкой. Виктор Иванович сказал, что хочет вздремнуть после обеда. Он прилег на диван, и Тамара накрыла его пледом. Вышла тихо, на цыпочках. Прикрыла дверь.

Перед тем как заснуть, Виктор Иванович задумался. Человек он, надо сказать, был рассудительный и резонный. Да, не красавица, куда ей до Дуси. Но, как говорится, с лица воды не пить. Зато хозяйственная, хлопотунья. Готовит чисто и вкусно. В доме – порядок. Квартира хоть и не хоромы, но в хорошем районе. Опять же, до метро пять минут. Есть дача – шесть соток в Верее. Домик так себе, щитовой, но ведь можно и утеплить. Жить до ноября, ходить в лес за грибами. Виктор Иванович блаженно улыбнулся и через минуту уже громко храпел.

Тамара стояла под дверью, сложив на груди руки, слушала мощный храп Виктора Ивановича, и не было для нее слаще музыки.

Раздался звонок. Тамара бросилась к телефону. Конечно, Дуська. Кто же еще? Радостно заверещала про нового полюбовника – того самого летчика. С подробностями. Тамара ее остановила:

– Слушай, не до тебя. Надо блины для мужа на ужин испечь.

– Для кого? – переспросила Дуська.

– Для мужа! Что, со слухом плохо? – повторила Тамара.

– Дура, – сказала Дуська и почему-то заплакала.

– Сама дура, – ответила Тамара и положила трубку.

Улыбаясь, она замурлыкала какую-то мелодию, достала миксер и начала взбивать тесто для блинов.

«Главное, чтобы не было комочков, – подумала она. – Самое главное, чтобы не было комочков».

Она прикрыла кухонную дверь, чтобы звук миксера не разбудил Виктора Ивановича. Потом достала старую чугунную сковородку и поставила ее на огонь.

Блины, надо сказать, у нее всегда получались замечательные.

Фотограф

Он приезжал нечасто, примерно раз в полгода, а то и реже. Но Васильеву было вполне достаточно и этого – гостей он не любил, а уж гостей ночующих – тем более. Интроверт, молчун, одиночка. По сути и складу – типичный холостяк. А вот надо же – женился, удивив не только знакомых и приятелей, но даже мать. Удивив и обрадовав, конечно. Та мечтала о внуках – и нате! Через пару лет получила.

Катя с матерью не ужилась – а странно! Мать была женщиной тихой и несварливой, да и Катя не из вреднюг. А все равно выходило плохо. Не грызлись вроде, не скандалили, а в доме было тревожно и неспокойно. Скандал, так ни разу и не разразившийся, грозно висел в воздухе, под низким, два пятьдесят, потолком и не давал спокойно дышать.

Катя плакала, закрывшись в ванной, а мать уходила к себе, и оттуда доносились сдержанные всхлипы. Сначала он рвался – то в ванную, то в комнату матери, распахивал двери, кричал, призывая «пожалеть хотя бы его», помириться, но выходило еще хуже.

И делить им было вроде нечего, и он был вполне нормальный сын и муж, а все равно – плохо, плохо и плохо. Если он бежал утешать жену – обижалась мать. Ну и наоборот. Были попытки посадить их рядом, друг напротив друга, перечислить взаимные претензии, обиды. Называлось это – «как у цивилизованных людей». И снова нулевой результат.

А уж после рождения Варьки… Совсем все стало плохо.

Васильев возвращался с работы и видел одну и ту же сцену – Катя в их комнате, зареванная и замученная, мать у себя – лежит, отвернувшись к стене, и сильно пахнет валокордином.

А потом он бросил попытки их мирить – надоело. Не было сил. Варька орала ночи напролет, все бестолково мотались по квартире, сталкивались – в буквальном смысле – лбами, орали (нервы уже не выдерживали, и про интеллигентность все быстренько позабыли), вырывали друг у друга Варьку, отчего та заходилась еще сильнее.

В конце концов Васильев засыпал на диване в «гостиной» (проходная, тринадцать метров) с подушкой на голове. И уже не слышал ни мать, ни Катьку, ни даже горластую Варьку.

Про размен их трехкомнатного «рая» в шестьдесят два метра он разговор не поднимал – боялся реакции матери. А Катька нудила без остановки:

– Поговори, спроси, за спрос денег не берут. Ты что, так ее боишься?

Он взрывался:

– При чем тут боюсь? Она выстрадала эту квартиру, стояла в очереди тысячу лет. Сама делала ремонт, доставала мебель, ночуя в магазинах. Привыкла к району, соседкам, врачам. А тут – явилась Катя Нефедова из города Зажопинска и требует отдельную квартиру. Не жирно?

Жена сухо и по складам возражала:

– Из Но-во-си-бирс-ка, между прочим. Из города научной интеллигенции – это так, для справки, наглому и зажравшемуся москвичу.

Мать заговорила о размене первой, убив его фразой:

– Жалко тебя, сынок!