Обычные люди

Пока я раздумывала, что ответить, девочки добежали до пони, и она, всхрапнув, попятилась от них, а хозяйка пони стала что-то им выговаривать. Старик с тревогой смотрел на происходящее, а когда внучки развернулись и побежали к нам, успокоился и забыл о своем вопросе.

— Видите ли, я старался, но я очень болен, а дети вот-вот появятся.

Его голос и руки дрожали, он был словно немного не в себе. На лбу выступила испарина, а голубые глаза бегали туда-сюда, завершая образ сумасшедшего. Я пожалела, что пришла, но не уходила — хотела послушать, что он скажет, и еще потому, что здесь, на аллее, подходящей к зоопарку, с ним и с его внучками на меня накатило чувство спокойствия и безопасности.

— Он уехал в один день, оставил только два сообщения — одно в СМС и одну записку у меня на столе, с примерной датой, когда дети будут готовы, и про то, где они. Очень странно, одна продолжение другой, как будто он торопился. Будто кусок письма, не целиком. В тот день лаборатория работала последний день, было много людей, выносили мебель и оборудование. Оттуда меня увезли в больницу, а когда вышел, лабораторию уже закрыли. Остались пустые помещения. Даже мебель унесли в другие кабинеты. В общем, он написал, когда дети вызреют и где они, но я, к сожалению, так и не понял, как их найти.

— Видимо, вы получили не всю информацию из-за того, что попали в больницу. Он ее выслал вам частями — в сообщениях, по электронной почте, в записках. Но все дети давно вызрели, наверное, вы неправильно поняли. Последний ребенок родился в 2006 году. Их роздали родителям, и Михаил Юрьевич уехал в Италию. Он сейчас там, мы были у него в лаборатории.

— Нет, вы не понимаете. Последние дети, у которых редактирование генома прошло успешно, — они остались. Их двое, и они скоро родятся. Они у кого-то, кому он доверял, он не отдал бы их кому попало.

— Но редактирование генома не прошло… — Я замолчала, вспоминая, произносил ли такие слова Михаил Юрьевич.

— Ну конечно прошло! Говорю же — у последних двух!

— И где они, по-вашему?

— В том и дело, что я не знаю! В сообщениях было сказано еще, что необходимо заливать смесь в резервуары один раз в сутки, не меняя часа, в девять утра, и что дом находится в исторической части, а само помещение — на цокольном этаже. И дата — апрель этого года.

К нам снова подбежали девочки. Они сели было на скамейку с нами, но тут же сорвались и побежали с криками:

— Мама возвращается!

Со стороны зоопарка к нам шла женщина лет тридцати. Девочки повисли на ней, а потом они направились к нам, взявшись за руки, — мать в центре, а девочки по бокам. У женщины был нездоровый, усталый вид, но она счастливо улыбалась и отвечала на вопросы дочек.

— Ну что, как прошло? — спросил, нетерпеливо поднимаясь, Андрей Анатольевич.

Когда женщина подошла ближе, стало ясно, что это его дочка, — одинаковые носы и глаза.

— Вроде нормально, но сразу ничего не сказали. Если подойду, позвонят, — ответила она.

— Может, и возьмут, — сказал старик. — А вот это Нина. Я рассказал ей, что знаю.

— И вам он голову морочит? — спросила, поднимая на меня глаза, дочка. — Не слушайте его.

— Дедушка, купи мороженого! — потребовала старшая девочка.

— Да, купи! — присоединилась младшая, и они повисли на деде.

— Вот, собственно, и все, — сказал мне Андрей Анатольевич. — Я в самом деле очень болен, только за эту весну лежал в больнице два раза. И больше не могу. Найдите их. Позаботьтесь о них.

Он внимательно смотрел на меня, пока я не поняла, чего он ждет.

— Да, конечно, я все сделаю. Не беспокойтесь.

Он облегченно выдохнул. Они с внучками пошли к стоящей за пони тележке с мороженым.

— Что бы он вам тут ни наговорил, знайте, что у него расстройство личности, — сказала дочка. Тон у нее был суховатый, как у человека, который привык говорить только по делу. — Не критичное, но тем не менее. Началось, когда умерла мама. Ничего особенно серьезного, можно было продолжать работу, сидеть на таблетках. Но когда лаборатория закрылась, стало хуже. Он долго там проработал. Врачи говорят, что у него на этой почве, похоже, и пошла навязчивая идея о детях, они же работали с эмбрионами или вроде того… Тогда уже начались психдиспансеры и поиски с картами. Потом подключился диабет и давление. Хотя вам это, наверное, не интересно.

— Ох, мне очень жаль, — снова ответила я на американский манер.

— Не жалейте. Это у нас семейное. Лаборатория тут ни при чем.

Я кивнула.

— В общем, забудьте все, что он вам наговорил, — заключила она.

— Хорошо.

— Удачи, — сказала она и пошла к отцу и дочкам. Я смотрела ей вслед.

— Постойте, — окликнула я ее. Она оглянулась. — Ваш отец сказал, что, когда он получил записки, вывозили мебель и оборудование?

— Да, я хорошо это помню, — ответила она. — Я приехала туда, но не успела — отца уже увезли. Лаборатория закрывалась. Была куча людей и самый настоящий бардак. Неудивительно, что у него началось обострение. Его увезли прямо с работы и положили в диспансер.

— Он вам рассказывал о записках?