Обычные суеверия

Товарищ стражника, служивший когда-то подмастерьем у стекольных дел мастера в Амстердаме, вынул муху из-под окуляра и показал ее реальные размеры, потом поймал другую и положил ее под микроскоп. При увеличении она выглядела точно так же, как и первая, но все равно микроскоп стал тяжкой уликой против обвиняемого. Надо иметь поистине дьявольскую изобретательность, чтобы создать аппарат, при помощи которого страшного демона можно сотворить из обычной мухи.

Поначалу в застенке Доденхайм говорил охотно и много, но нес такую ужасную, богопротивную ересь, что судья велел применить пытку. В самом деле, разве может честный человек и христианин поверить, что настоящие колдуны и ведьмы вовсе не желают зла людям, а всего лишь молятся иным богам и стараются использовать свою силу исключительно во благо.

С ужасом слушал судья речи о том, что они не боятся ни креста, ни святой воды и отнюдь не теряют волшебную силу в момент ареста, как писали ученые-инквизиторы Якоб Шпренгер и Генрих Инститорис в знаменитом трактате «Молот ведьм», а, напротив, могут отвести глаза страже, пройти мимо незамеченными или наслать временную слепоту… Утверждение, что все осужденные по закону за ведовство — суть несчастные жертвы, под пытками оговорившие себя и других, возмутило судью до глубины души. Этот наглец осмеливается спорить с самой святой церковью! Разве не сказано в Священном писании: «Ворожеи не оставляй в живых»?

И уж совсем нелепой и кощунственной выглядела сама мысль о том, что пройдет всего триста лет — и сам Папа Римский будет перед всем миром приносить принародное покаяние за существование священной инквизиции!

Судья приказал вычеркнуть эти слова из протокола допроса, дабы богомерзкие бредни не смущали более никого, и Йозефу пришлось долго и тщательно, строка за строкой вымарывать написанное.

Подвешенный на дыбу, Доденхайм продолжал богохульствовать и кощунствовать. Он отказался прочесть «Отче наш», как подобает христианину. «Бедный еврейский проповедник сам был казнен по ложному доносу, а потому никогда бы не допустил, чтобы невинных мучили во имя его!» — заявил аптекарь столь гордо и заносчиво, словно сам был верховным судьей. Потом стал глумиться над судьями, да так, что не раз вогнал почтенных господ в краску.

Главному городскому судье, господину Фридриху фон Шнеевейсу, он предложил пришить рога к своей шляпе. Когда тот, багровея от злости, спросил, что имелось в виду, Доденхайм только рассмеялся. «Спросите у графа Пургшталя, когда он в следующий раз приедет к вам на воскресный обед! Если посмеете, конечно… Ведь, если не ошибаюсь, именно ему вы обязаны столь высоким назначением?»

Клауса Атенштадта, подающего надежды молодого юриста, спросил, какая часть из конфискованного имущества казненных идет на покрытие его карточных долгов. Не потому ли всего за три дня было арестовано шесть богатых горожанок (а четверо из них уже и признались!), что господину судье так не везет в игре?

Отцу Иоганну, который в нарушение всех правил присутствовал при пытках и помогал судье советами, находя в этом особенное удовольствие, напомнил о содомском грехе, совершенном в монастыре близ города Мюнхена с молодым послушником. Если уж по Каролинскому кодексу, принятому почти сто лет назад, распутство, противное природе, тоже карается сожжением на костре, как ведовство и чародейство, то почему бы почтенному патеру, столь сильно радеющему о нравственности своей паствы, не ввергнуть в огонь себя самого?

Даже палач Фриц Вебер, здоровенный детина, славящийся умением получать признания даже от самых упорных подозреваемых, не избег общей участи. Пока он вбивал Доденхайму деревянные клинышки под ногти, тот посмотрел ему прямо в глаза, улыбнулся и доверительно посоветовал не покупать сегодня дочке новое платье с брабантскими кружевами — ведь ей так и не придется его поносить. Не пройдет и двух недель, как четырнадцатилетняя Бабелин Вебер, единственная радость своего отца, будет обращена в пепел и золу, а самому палачу придется уплатить немалые издержки за казнь, как и родственникам прочих осужденных. Так что денежки лучше поберечь!

В довершение всего невозможный аптекарь назвал судейских и палача истинными слугами дьявола, умножающими зло на земле, и заявил, что не скажет более ни слова. Как раз в этот миг часы на городской ратуше пробили полночь, и судья почел за лучшее отложить допрос до утра.

В ту же ночь двенадцать человек исчезли из города бесследно, бросив свои дома и имущество. Вне всякого сомнения, они были сообщниками арестованного и сбежали, убоявшись справедливого возмездия, но Доденхайм так не назвал ни одного имени, хотя назавтра его пытали целый день без отдыха.