Он крепко держал меня за запястье, хотя я передумала убегать и стояла на одном месте, отвернувшись от него, чтобы спрятать смятение на лице. Дан стал поглаживать меня по руке, чуть тянул к себе, пока я мелкими приставными шагами не подошла ближе. Стояла к нему боком, заметив, что он держит руку с букетом подальше от меня. Словно боится, что снова взбешусь от вида цветов. Я усмехнулась.
— Сядь в машину, — приказал Ерохин, но так вкрадчиво и душевно, что у меня не было шанса ослушаться, а потом он еще и ласково добавил, — Пожалуйста.
Я залезла в машину. Дан бросил букет на заднее сиденье и устроился рядом. У меня глаза на лоб полезли, когда он повернул ключ и стал выруливать из двора.
— Дан! С ума сошел? Останови.
Я думала, мы просто в машине посидим. Куда в таком виде мне ехать? До помойки мусор выкинуть, в магазин за молоком сбегать, но босс меня точно не в эти места доставить собрался.
— На набережную доедем, — объяснил Дан, не думая разделять мою панику, — Там мало народу.
— Но он есть! — не унималась я.
— Брось, Лен. Тебя никто и не заметит. Все будут пялиться только на меня, такого шикарного и неповторимого.
Ерохин повернулся, чтобы подмигнуть мне, и тут я заметила, что он жутко выглядит. Никогда не видела его в таком состоянии. Глаза потухшие, под ними синяки, сам весь помятый, лицо землистого цвета. Где его носило вообще? Но парочка мы отменная. Я — бесцветная, как моль. И он — серый.
— Ты себя в зеркало видел? — не удержалась я, — На зомби похож.
— И чувствую себя примерно так же, — не стал спорить Дан, — Меня спасет только литр кофе и поцелуи прекрасной принцессы.
— В конце улицы у торгового центра есть кофейная забегаловка. А принцесс даже не знаю, где тебе поблизости раздобыть. У нас в городе с этим добром туговато.
Я все еще злилась, но сквозь раздражение и самоиронию уже проскальзывала нелепая радость. Я скучала по нему, черт побери.
— Уверен, что смог умыкнуть единственную и неповторимую, — продолжал лить мне мед в уши Дан.
Я махнула рукой и не стала перечить. Пусть заливает. Жалко что ли?
Ерохин завернул, куда я советовала, забежал в кофейный магазинчик и вернулся с огромным стаканом и пакетиком. Видя мое удивление, он объяснил:
— Мне сегодня еще работать. И завтра.
— Всем завтра работать, — огрызнулась я.
— Мы не долго, — пообещал Дан, делая большой глоток из стакана и шипя, — Горячий, сволочь.
Я отвернулась к окну, спасая репутацию обиженки. Зачем я дулась на него? Так глупо, но все равно не могла избавиться от этого нелепого чувства. Наверно стоило изобразить равнодушие, которое я в себе культивировала за время нашей разлуки. Мне все равно. Не звонил? — Ладно. Не виделись неделю? — Не особенно и хотелось. А бешусь я потому что увез меня черти в чем в центр города. Да! Именно так.
Даниил остановил на нашем месте, вышел из машины, потянулся. Я осталась внутри.
— Лен, — он открыл дверь, — пойдём посидим полчасика. Я все объясню, правда.
— Не надо мне ничего объяснять, — задрала нос.
— Надо-надо. Давай.
С этими словами он просто вытащил меня из машины на руках. Я так опешила, что не смогла сопротивляться. Озноб заставил передернуть плечами. Жара отступила, а я даже свитер не прихватила. Не думала же, что к реке поедем. Вообще никуда ехать не хотела.
— Дан, я не хочу. Мне холодно, — заскулила я, обнимая себя руками, надеясь вызвать хотя бы жалость.
Ерохин кивнул, пошел к багажнику. Я потопала следом, чтобы продолжать давить, но не успела заныть снова. Увидела, что в машине так и лежит все, что было с нами в походе. Не разобрал? Поленился? Вряд ли. Больше было похоже, что Дан сорвался куда-то прямо после нашего пикника с ночевкой.
Пока я хлопала глазами, босс сунул мне в руки туристический коврик и мягкий плед, забрал из машины кофе, пакетик и бутылку воды, стал спускаться к реке. Я семенила за ним. Что еще оставалось? Дан расстелил на траве коврик, надавил мне на плечи, усаживая, пристроился рядом сам, укутав нас обоих одеялом, обнял меня одной рукой, притягивая к себе.
— Да, идеально, — подвел он итог всей этой возне, — Сейчас глотну кофе — и полная нирвана.
— Это свинство, а не нирвана, Ерохин, — начала я качать права, — Что ты себе позволяешь? Я не плюшевый медведь для твоего уюта и спокойствия.
— Прости, малыш, — повинился он в сотый раз, — но ничего не могу с собой поделать. Ты нужна мне.
Он был такой трогательный и милый в своем эгоизме, что я не сразу нашла слова для очередной дозы возмущения. Моя одежда была спрятана под пледом, холод больше не беспокоил, а недельное молчание я запретила себе считать поводом для обиды еще по дороге. Пока я мешкала, Дан придвинул меня еще ближе, обнял крепче и стал целовать.
Вот кто ему разрешал? Это запрещенный прием. Не могу я злиться, когда его губы такие мягкие и ласковые, уговаривающие, сладкие. Когда его руки сжимают крепче, а сердце бьется так громко.