Обыкновенная история

– Кто? – сказал с недоумением Александр, – да никто…

– Бессовестный! – перебил Пётр Иваныч, – а? Лиза! и не краснеет! а я как довожусь тебе, позволь спросить?

– Вы… родственник.

– Важный титул! Нет, я думал – больше. Нехорошо, Александр: это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет.

– Но вы всегда отталкивали меня… – робко говорил Александр, не поднимая глаз.

– Да, когда ты хотел обниматься.

– Вы смеялись надо мной, над чувством…

– А для чего, а зачем? – спросил Пётр Иваныч.

– Вы следили за мной шаг за шагом.

– А! договорился! следил! Найми-ка себе такого гувернёра! Из чего я хлопотал? Я мог бы ещё прибавить кое-что, но это походило бы на пошлый упрёк…

– Дядюшка!.. – сказал Александр, подходя к нему и протягивая обе руки.

– На своё место: я ещё не кончил! – холодно сказал Пётр Иваныч. – Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовёшь сам…

Александр опять смотрел на него и, кажется, спрашивал: «Да где же он?» Пётр Иваныч указал на жену.

– Вот она.

– Пётр Иваныч, – перебила Лизавета Александровна, – не умничай, ради бога, оставь…

– Нет, не мешай.

– Я умею ценить дружбу тётушки… – бормотал Александр невнятно.

– Нет, не умеешь: если б умел, ты бы не искал глазами друга на потолке, а указал бы на неё. Если б чувствовал её дружбу, ты из уважения к её достоинствам не презирал бы людей. Она одна выкупила бы в глазах твоих недостатки других. Кто осушал твои слёзы да хныкал с тобой вместе? Кто во всяком твоём вздоре принимал участие, и какое участие! Разве только мать могла бы так горячо принимать к сердцу всё, что до тебя касается, и та не сумела бы. Если б ты чувствовал это, ты не улыбнулся бы давеча иронически, ты бы видел, что тут нет ни лисы, ни волка, а есть женщина, которая любит тебя, как родная сестра…

– Ах, ma tante! – сказал Александр, растерянный и совсем уничтоженный этим упрёком, – неужели вы думаете, что я не ценю этого и не считаю вас блистательным исключением из толпы? Боже, боже! клянусь…

– Верю, верю, Александр! – отвечала она, – вы не слушайте Петра Иваныча: он из мухи делает слона: рад случаю поумничать. Перестань, ради бога, Пётр Иваныч.

– Сейчас, сейчас, кончу – ещё одно, последнее сказанье![23] Ты сказал, что исполняешь всё, чего требуют от тебя твои обязанности к другим?

Александр уже ни слова не отвечал и не поднимал глаз.

– Ну, скажи, любишь ли ты свою мать?

Александр вдруг ожил.

– Какой вопрос? – сказал он, – кого после этого любить мне? Я её обожаю, я отдал бы за неё жизнь…

– Хорошо. Стало быть, тебе известно, что она живёт, дышит только тобою, что всякая твоя радость и горе – радость и горе для неё. Она теперь время считает не месяцами, не неделями, а вестями о тебе и от тебя… Скажи-ка, давно ли ты писал к ней?

Александр встрепенулся.

– Недели… три, – пробормотал он.

– Нет: четыре месяца! Как прикажешь назвать такой поступок? Ну-ка, какой ты зверь? Может быть, оттого и не называешь, что у Крылова такого нет.

– А что? – вдруг с испугом спросил Александр.

– А то, что старуха больна с горя.

– Ужели? Боже! боже!

– Неправда! неправда! – сказала Лизавета Александровна и тотчас же побежала к бюро и достала оттуда письмо, которое подала Александру. – Она не больна, но очень тоскует.

– Ты балуешь его, Лиза, – сказал Пётр Иваныч.

– А ты уж не в меру строг. У Александра были такие обстоятельства, которые отвлекали его на время…

– Для девчонки забыть мать – славные обстоятельства!

– Да полно, ради бога! – сказала она убедительно и указала на племянника.

Александр, прочитав письмо матери, закрыл им себе лицо.

– Не мешайте дядюшке, ma tante: пусть он гремит упрёками; я заслужил хуже: я чудовище! – говорил он, делая отчаянные гримасы.

– Ну, успокойся, Александр! – сказал Пётр Иваныч, – таких чудовищ много. Увлёкся глупостью и на время забыл о матери – это естественно; любовь к матери – чувство покойное. У ней на свете одно – ты: от того ей естественно огорчаться. Казнить тебя тут ещё не за что; скажу только словами любимого твоего автора:

Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?

и быть снисходительным к слабостям других. Это такое правило, без которого ни себе, ни другим житья не будет. Вот и всё. Ну, я пойду уснуть.

– Дядюшка! вы сердитесь? – сказал Александр голосом глубокого раскаяния.

– С чего ты это взял? Из чего я стану себе портить кровь? и не думал сердиться. Я только хотел разыграть роль медведя в басне «Мартышка и зеркало»[24]. Что, ведь искусно разыграл? Лиза, а?

Он мимоходом хотел её поцеловать, но она увернулась.

– Кажется, я в точности исполнил твои приказания, – прибавил Пётр Иваныч, – что же ты?.. да: забыл одно… в каком положении твоё сердце, Александр? – спросил он.

Александр молчал.

– А денег не нужно? – спросил опять Пётр Иваныч.

– Нет, дядюшка…

– Никогда не попросит! – сказал Пётр Иваныч, затворяя за собою дверь.

– Что будет думать обо мне дядюшка? – спросил Александр, помолчав.