Обыкновенная прогулка

Прочитав первые строки, Эдгар обнаружил, что Дракон, во-первых, пишет о себе, и, во-вторых, пишет о себе почему-то в третьем лице. Возможно, Дракон пытался подобным образом замаскировать тождественность литературного героя и автора.

Можно, конечно, возразить в том смысле, что драконы, во-первых, не пишут. Отсюда вытекают «во-вторых» (не пишут о себе) и «в-третьих» (не пишут о себе в третьем лице), но позвольте: откуда мы знаем, на что способны драконы? Если ваш домашний дракон умеет только нагло таскать фарш из холодильника, это еще не доказательство ограниченных способностей других драконов. Кроме того, следует учесть, что приятель Эдгара был к тому же и специализированным грузовым автотранспортным средством. Хотя, конечно, это ничего не объясняет.

Но прочь, сомненья! Разные бывают драконы. Попробуете возразить? Попробуйте. А мы пойдем дальше. Per aspera сюжета.

*

Вот что писал Дракон:

«Дракон полз по осенней грязи мимо одинаковых домов. Дома с любопытством разглядывали его десятками светящихся глаз. Дорога была разбита колесами самосвалов, залита лужами, и пеший путь от троллейбусной остановки до нового микрорайона превратился в сложную проблему.

За домами раскинулись желтые поля, пока еще независимые, но город тянулся уже и туда, выслав разведчиками вагончики строителей. Подъемные краны неуклюжими чудовищами карабкались в темное небо и фонари на их стрелах освещали недостроенные белые стены, оранжевые переплеты оконных рам, черные провалы на месте будущих дверей. Дракон с опаской посматривал на неподвижных гигантов, пригибая ушастую голову к самой дороге, так что грязь забивалась в его чуткие ноздри».

Эдгар читал и улыбался. Дракон явно писал мемуары. И, похоже, кое-кому подражал.

«Он приполз на окраину города из-за желтых полей, с трудом выбравшись из пещеры в глубоком овраге. Дракон был очень стар и долгие годы не покидал своего логова. Он лежал в полудремоте в сырой темноте, вздрагивая от гула самолетов и встревоженно поводя слабыми крыльями, которые больше не могли поднять его в воздух.»

Прочитав эту фразу, Эдгар понял, почему Дракон не предложил свои услуги Аэрофлоту.

«Он не знал, сколько лет прошло со времен его последнего полета над степью, но любил вспоминать дни молодости, когда теплый ветер нес его вперед, крылья гордо шумели, в стеклянные глаза било солнце и огромная тень легко скакала по земле через холмы и овраги все ближе и ближе к шестиугольнику крепости. Крепость стояла на холме, опоясанном рвами с водой. Вниз по склону от ее стен сбегали белые хатки, кривые улочки ныряли в белые облака яблоневых садов, а дальше, до самого горизонта, до далекого моря расстилалась степь.

Он кружил над крепостью и его розовые уши, похожие на две огромные морские раковины, мгновенно ловили страх, текущий по воздуху от разбегавшихся в разные стороны маленьких нелепых существ. Существа прятались в хатки, падали в траву под деревьями, закрывая головы хрупкими конечностями, и дракон довольно урчал, неторопливо кружась над ними в туче песка, пыли и сорванных листьев. Его стеклянные глаза выбирали жертву, шершавый язык трепетал, предвкушая сладость мяса и крови».

Эдгар поморщился и покачал головой, Дракон перегибал с натурализмом. И видно, уж очень нуждался в читателе, коль не постеснялся отдать на суд Эдгара свой натуралистический опус, где, к тому же, не все клеилось. Так, Дракон сравнивал свои чудесные уши с морскими раковинами, для глаз подобрал определение «стеклянные» и в то же время словно не знал того, что «маленькие нелепые существа» называются людьми. Тем не менее, Эдгару нравилась манера изложения Дракона. В ней чувствовались свежесть восприятия и ценность описания не только свидетеля, но и участника.

«И вот однажды, – повествовали каракули, – во время очередного налета на крепость, дракон уже распрямил когтистые лапы, собираясь ринуться вниз, на дорогу, где застыло испуганное существо, – и в это время горло его пронзила острая боль. Дракон заревел, и от страшного рева пригнулись к земле деревья и солома полетела с крыш.

Существо кричало и извивалось, пытаясь вырваться из его когтей, а он тяжело летел назад, к пещере, и от боли черными казались ему небо и солнце. Он не заметил всадников, мчавшихся по степи вдогонку, – и опять заревел от боли в крыле. Подобно урагану устремился дракон к земле и всадники бросились врассыпную, в ужасе пригнувшись к шеям коней.

Крыло и горло нестерпимо болели, но он все-таки добрался до пещеры и, шипя от боли, вполз под черные своды. Злобно ударив крылом о стену, он сломал засевшую в нем стрелу, но боль не прошла. Он разорвал добычу когтями, но не смог проглотить ни куска – вторая стрела застряла в горле.