- Конечно, это было ему вредно. Рукопись еще лежала на столе, когда меня к нему позвали. Видно, только что дописал - если вообще дописал до самого конца. Конечно, для него было бы лучше раскладывать пасьянс или что-нибудь в этом роде.
- Тогда бы он мог еще пожить? - с надеждой спросил пан Попел.
- Да-да,- пробормотал врач.- Еще две-три недели, а то и пару месяцев...
- Бедняга, - с чувством произнес пан Попел.
Тихо было в саду, лишь где-то за забором радостно вскрикивал ребенок. Старик задумчиво приглаживал загнутые уголки листков.
- Господи, - сказал он вдруг, - сколько я бы мог рассказать о своей жизни! У меня, знаете, все было не так просто и... обыкновенно, как у него. Вы еще молоды, вы не знаете, на что способен человек... Если б я захотел все это как-нибудь объяснить - куда бы меня занесло. Н-да... что было, то было, чего ж теперь говорить. А вы - вы, конечно, тоже...
- Мне такими делами заниматься некогда, - возразил доктор.- Копаться в себе и тому подобное... Благодарю покорно, с меня хватает этого свинства в других.
- Значит, - нерешительно начал пан Попел, - вы говорите, лучше пасьянс...
Врач метнул на него взгляд - как бы не так, стану я тебе тут медицинские советы давать!
- Это уж кому что нравится, - нелюбезно ответил он.
Старик задумчиво протянул:
- А какой был хороший, аккуратный человек...
Доктор отвернулся, делая вид, что ощипывает увядший цветок.
- А знаете, я переменил кусты дельфиниума у него в саду, - буркнул он. - Чтоб после него все в порядке осталось...
1934 год.
---------------------------------------------------------
Послесловие
Конец трилогии. Словно гости разошлись, был полон дом и вот - тишина; немножко - чувство освобождения, немножко - покинутости. В такие минуты мы вспоминаем то и это, что собирались сказать ушедшим - и не сказали, о чем думали спросить их - и не спросили; или вспоминаем, кто каким был, возвращаемся мыслью к тому, кто что сказал, как взглянул. Сложить на коленях руки и еще немножко думать о тех, кого здесь уже нет.
Вот крестьянин Гордубал. Человек от коров столкнулся с человеком от коней; конфликт между человеком, который от одиночества весь обратился внутрь себя, - и простой, скажем, жестокой действительностью, окружавшей его. Но это не то, не в этом подлинная судьба Гордубала. Настоящий и горчайший удел его - это то, что с ним произошло лишь после смерти. Как грубеет его история в руках людей; как все события, которые он пережил по-своему, по своим внутренним законам, становятся непонятными, угловатыми, когда полицейские взялись реконструировать их с помощью объективного расследования; как все портится, запутывается и сплетается, образуя совсем иную, безнадежно безобразную картину. И до чего же сам Гордубал обрисовывается искаженно и чуть ли не гротескно, когда общественный обвинитель, от имени суда нравственности, взывает к его тени, чтоб она свидетельствовала против Поланы Гордубаловой. Что осталось от Юрая Гордубала! Бессильный, слабовольный старик... Да, затерялось сердце Гордубала за этими человеческими процедурами; в этом и есть трагедия крестьянина Гордубала, - и более или менее всех нас. К счастью, мы обычно не знаем, какими предстают наши побуждения и дела перед другими людьми; быть может, мы ужаснулись бы того перекошенного, неясного представления, которое сложилось о нас даже у тех, кто к нам расположен. Необходимо сознавать эту сокрытость подлинного существа человека и его внутренней жизни, чтоб постараться узнать его справедливее - или, по крайней мере, больше уважать то, чего мы о нем не знаем. История Гордубала была написана зря, если не стало ясно, какая страшная и всеобщая кривда совершена над человеком.