Обыкновенные девчонки (сборник)

И вот она опять в лесу. И опять ночью. Только это другой лес, другая ночь, другое время. Война… Неужели в стране идет война?! Сейчас так тихо в лесу. С вечера все куковала кукушка. Гуля спросила, сколько лет ей жить осталось, попробовала сосчитать, но кукушка замолчала. «Может быть, ничего не осталось? — кольнула мысль. — Нет, нет! — строго оборвала себя Гуля. — Это все глупости, бабьи сказки. Буду жить!»

И она сладостно потянулась. Несмотря ни на что, жить так хорошо! Все, все интересно! Интересно изучать оружие, ходить на стрельбище, ездить верхом, делать перевязки, беседовать с людьми, выступать, видеть, как светлеют усталые лица.

Опять, как и тогда, когда Гуля снималась в кино, ей достался белый конь. Совсем такой, как Сивко. И куда бы ни прискакала она, всюду встречают ее, как желанную гостью:

— Гуля наша приехала!

— Артистка наша!

— Сестричка!..

Многое узнала Гуля за эти два месяца, многому научилась. Она радовалась успехам дивизии, гордилась ими, как и ее товарищи. Ей бы так хотелось написать домой обо всех событиях последнего времени: о том, как проходят учения, о том, что член Военного совета армии, дивизионный комиссар Абрамов, на красноармейском митинге сказал, что дивизия к боям подготовлена и выглядит кадровой, и о том, что дивизия получила от Военсовета армии благодарность. Но Гуля знала и еще одно: писать обо всем этом в письмах не положено.

Учения закончились. Командование армии занялось разбором проведенных учений. И в самый разгар его — в ночь на 10 июля — командовавший Первой резервной армией генерал Чуйков объявил приказ, полученный из Ставки Верховного Главнокомандования: немедленно двинуться в район Волги.

К Волге и Дону

Погрузка началась утром. И ровно в двенадцать часов дня 10 июля первый эшелон тронулся в путь.

Несмотря на то что железные дороги были так загружены в июльские дни 42-го года, перед воинскими поездами открылась «зеленая улица».

Теплушки шатались, их бросало из стороны в сторону, как утлые суденышки в штормовом море. Казалось, что дощатые стены вот-вот развалятся и рухнут. Поезда мчались с быстротой скорых и останавливались только для смены паровозов и для набора воды из станционных водокачек. И опять открывалась впереди «зеленая улица», и опять все качалось, скрипело, грохотало и мчалось по направлению к Волге и Дону, куда вот-вот мог приблизиться фронт.

Под угрозой вражеской авиации платформы и крыши вагонов были тщательно замаскированы ветками, травой, зелеными деревцами, и эти несущиеся вперед рощицы были едва различимы среди окрестных рощ и лесов.

Внезапно эшелоны остановились. Было утро.

— Где мы? Почему стоим? — спрашивали друг у друга бойцы, спрыгивая из теплушек на землю.

Воздух был темный от дыма. Пахло гарью, горелым зерном, дымились шпалы.

— Что случилось? — спросила Гуля, соскакивая с подножки вагона политотдела.

Она увидела вдали горящие здания станции и элеватора.

Как муравьи сразу же деловито принимаются за работу, когда разорят муравейник, так точно и толпа рабочих уже возилась на железнодорожных путях, ремонтируя их: одни снимали изогнутые рельсы, другие — горящие шпалы, заменяя их новыми.

— Хотите знать, что случилось? — спросил знакомый голос.

Гуля обернулась и увидела командира дивизии генерала Бирюкова и стоящего рядом с ним комиссара Соболя.

— Бомбежка! — сказала Гуля и подумала: «Вот оно, началось!» — А какая это станция?

— Поворино, — ответил генерал и, улыбнувшись, спросил: — Что, страшновато немножко?

— Да… нет, — чуть смущенно ответила Гуля. И, по обыкновению, встряхнув головой, добавила весело: — Ну ничего! Уж если пошла на такое дело, надо привыкать!

— Это верно, — сказал комиссар, молодой худощавый человек с тонкими чертами лица. — А кстати, интересно бы знать, не жалеете, что пошли на такое дело? Ведь пока не поздно, можно еще вернуться домой.

Гуля даже испугалась:

— Нет, что вы, что вы!

Не прошло и получаса, как эшелон двинулся дальше. Медлить нельзя было — с минуты на минуту ожидался новый налет фашистской авиации.

* * *

Ночью поезд долго стоял где-то в степи.

Гуле не спалось от мыслей, от воспоминаний, от тревоги.

Она встала и вышла из вагона, чтобы подышать свежим ночным воздухом.

Было тихо. И только возле одного из вагонов слышался в темноте чей-то голос. Звучал мягкий украинский говор, и Гуля невольно остановилась, точно ее окликнул кто-то из украинских друзей.

— Ты кохана моя, моя голубка, — говорил ласково и нежно молодой голос. — Мы ще з тобою багато чого побачимо та почуемо. Ось як прикинчемо з фрицем, вернемось до дому та заживемо з тобою, в лис пидемо…

«С кем это Костя говорит?» — подумала Гуля. Она по голосу узнала его.

Это был хлопец из-под Харькова, тихий и застенчивый. Гуля часто встречала его в штабе, где он был связистом.

«Наверное, это какая-нибудь замечательная дивчина, если Костя в такие времена решился высказать ей свои чувства. Не буду мешать им».

А Костя продолжал называть свою подругу самыми нежными словами, какие только можно придумать: и «серденько мое», и «любка моя», и «ясна голубка моя»…

Гулю разбирало любопытство.