Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ

Отношения между офицерами и солдатами во многом основывались на доверии. Рядовой разведчик был не только подчинённым, но членом команды под названием «разведгруппа специального назначения». В повседневной службе доверие оправдывалось не всегда, в боевой работе — без исключений. Нередко командир группы, роты, а то и комбат обращались к бойцу по имени, но тот же солдат за скотский поступок мог и по зубам получить.

Показателен случай, когда старший лейтенант Сер-ветник поймал своего солдата Салахова пьяным.

— Что пил?

— Брагу.

— В чём ставил?

— Во фляжке.

— Неси.

Принёс раздутую двадцатилитровую канистру. Ясно, что пил не один, но остальные не попались. Серветник принялся долго и нелицеприятно отчитывать Салахова. Тот слушал, слушал, а потом и говорит: «Товарищ старший лейтенант, дайте мне лучше пару раз по морде, да я пойду». На том и порешили.

С началом учебного периода были сформированы ещё два отряда разведки. Один из них остался кадрированным, или «портфельным». Оба по бумагам считались отдельными воинскими частями и имели свои номера. Соответственно, были укомплектованы офицерами и солдатами. Для этого и предназначалась новая казарма. Так же были заселены 16-квартирные дома.

Прапорщик Паздников, как только появился в части, тут же получил прозвище — производное от его фамилии, в которой вторая буква была заменена на «и». Как говорится, ничего личного или обидного в этом не было. Таков был циничный армейский юмор. К тому же новообразованное слово на нашем жаргоне вовсе не считал ругательным. Было у него ещё одно прозвище — «жопа». Так уж получилось, что на прыжках, опускаясь на парашюте, он задницей сломал ограждение пункта управления прыжками. Парень он был толковый, подлостей не совершал, а поэтому все его уважали. Ещё он был заядлым охотником.

Охота была ещё одним — самым здоровым — из немногих развлечений. Благо, для этого не надо было прикладывать особых усилий. Достаточно выбраться на противоположный, лесистый склон «долины смерти» за боровой дичью. На озерцо долины Алакой — за водоплавающей. В зимнее время комбриг выделял машину для организованной, коллективной охоты на диких коз, а частенько ездил вместе со всеми и сам. Те, кто не баловался с охотничьим ружьём, ехидно похахатывали: «разве это охота? Вот когда ей охота и ему охота — вот это охота!» Но в этот раз охотничье ружьё имело другое предназначение.

Всё началось со скандала в квартире прапорщика Карецкого, который жил в этом же подъезде, только на первом этаже.

— Убью, сволочь! Тварь! — орал прапорщик, и его вопли сопровождались грохотом падающей мебели, звоном разбитой посуды и дикими криками жены.

— Застрелю! — продолжал угрожать Карецкий. Соседи игнорировали очередную ссору супругов. Такое нередко случалось по причине блудливости жены прапорщика. Наконец, всё стихло. Хлопнула входная дверь, и было слышно, как хозяин метнулся на второй этаж, и вновь раздался грохот. Теперь прапорщик стучал в квартиру своего друга Паздникова. Дверь долго не открывали, и Карецкий вновь принялся кричать:

— Саня, открой! Дай ружьё! Я убью его!

Дверь отворилась, и на пороге стоял прапорщик Паздников в синих сатиновых трусах. Опять всё стихло. Только невнятное бурчание Карецкого, который что-то объяснял приятелю, нарушало тишину, воцарившуюся в подъезде.

— Ладно. Хорошо, я сам тварюгу застрелю, — согласился Паздников.

— Сашенька, не надо! — теперь уже взвыла жена владельца охотничьего ружья.

— Не твоё дело! — огрызнулся супруг и через несколько минут в том же виде, дополнив свой костюм валенками, и с двустволкой на плече уже спускался вниз. Скрипнула дверь в квартиру Корецкого, и почти сразу раздался выстрел. Дом замер в напряжённом ожидании, а Паздников закинул ружьё на плечо и спокойно поднялся к себе на этаж. Он постучал в дверь, уже заметно подрагивая от холода. Дверь не открывали. Прапорщик ещё раз постучал и произнёс, обращаясь к супруге:

— Валя, открой — холодно.

— Отсидишь — открою. Иди, пиши явку с повинной, — тут же отозвалась Валентина.

— Ты чё, с ума сбрендила? Я кота убил!

Дверь она ему открыла только после того, как Корецкий предъявил ей труп окровавленного котяры, который заболел бешенством и пытался кидаться на членов семьи своего хозяина.

Глава 23