Обжалованию не подлежит

— Все, что думаешь о его вредной болтовне! Нам все равно придется давать показания перед военным трибуналом. Глеб вел антисоветскую пропаганду, а мы с тобой слушали его и не арестовали. Причем молчали, развесив уши, то есть как бы соглашались с ним. Тебе известно, что за это полагается?

— Не преувеличивай, если на Глеба донесут, трибунала не будет, все обойдется военно-полевым судом, — доброжелательным тоном объяснил Сеймур.

Зафар внимательно посмотрел на приятеля.

— Ты, кажется, согласен с тем, что говорил Глеб?

— Если честно, я с ним не во всем согласен, — подумав, серьезным тоном сказал Сеймур. — Например, наш друг Глеб при тебе сказал, что в барабане его нагана осталось четыре патрона, а теперь вот смотри, в моем револьвере всего три. Видишь, у меня с ним серьезные расхождения.

— Извини, если это шутка, то неудачная. Ты подумай лучше, что нам теперь делать?

— Воевать. Окопы рыть. — Увидев выражение лица Зафара, шутить Сеймуру расхотелось.

— Ты лучше подумай, что о нас скажут в Баку, если узнают, что мы с тобой разоблачены как враги народа, — чувствовалось, что Зафар встревожен по-настоящему.

— Успокойся, никого еще в нашей стране зря не разоблачали и не обвиняли. Ты же читал конституцию?

— Не успел, — сказал Зафар. — Собирался, но не успел.

— Я тоже не читал, но знаю, что она не зря называется сталинской. Так что успокойся, никто нас разоблачать не будет, потому что ни Глеб, ни мы ни в чем не виноваты.

Ссылка на конституцию Зафара не убедила.

— Еще как виноваты! Мы слышали, что он говорит, и не остановили его. Что теперь делать?

Сеймуру надоело спорить.

— Да, я слушал его и не возражал. Потому что Глеб прав и я во всем с ним согласен.

Зафар был очень испуган и расстроен.

— Посмотришь. Это кончится очень плохо, — тихо сказал он. О Глебе в тот день они больше не разговаривали.

Ночью Сеймур прочитал письмо, написанное Глебом. Под ним стояли подписи четырех офицеров. Сеймур подписал его и положил в планшет, утром он собирался вернуть его Глебу. Но послать письмо Сталину они не успели. Позиции начали бомбить в пять часов утра. Десятки самолетов, выстроившись как на параде, на низкой скорости проходили над их головами ряд за рядом. Пронзительный вой и удары падающих бомб сливались в звук, невыносимый для человеческого уха. Люди прятались в окопах, душераздирающий визг и оглушительный грохот лишил их воли, и они лежали там, прижавшись к спасительной земле, не силах заставить себя поднять голову и осмотреться по сторонам.

Бойца, не успевшего спуститься в укрытие, жесткой воздушной волной подбросило на полметра и отшвырнуло в сторону. Он был уже мертв еще до того, как с размаху всем телом ударился плашмя о дно траншеи и теперь лежал на спине, уставившись в небо глазницами с вытекшими глазами.

Внезапно взрывы прекратились. Несмотря на затихающий гул удаляющихся бомбардировщиков, казалось, что наступила полная тишина. Обитатели окопов стряхивали с себя песок и налипшие местами к одежде сырые комья глины. Со стороны противника как будто из-под земли вдруг выросли цепи немецких солдат. Уже через несколько минут все пространство перед окопами было усеяно идущими во весь рост в атаку шеренгами фашистских пехотинцев. По ходу они беспорядочно стреляли и то ли для устрашения врага, то ли ради усиления боевого духа молодецкими голосами пели неизвестную в здешних окопах грозную боевую песню.

По команде командиров красноармейцы вышли им навстречу. В атаку пошли все, в окопах остались лежать только раненые и контуженные. Недалеко от роты Сеймура, опередив своих бойцов, шел Глеб. «За Родину, за Сталина!» — кричали все, но их перекрывал высокий голос Глеба. Глеб замолк за несколько мгновений до того, как атакующие с двух сторон сшиблись в ближнем бою. Короткая очередь из автомата, выпущенная с двух метров, разнесла на части его череп.

А потом на его глазах убили Зафара. Потрясенный Сеймур бросился к нему, но оглушенный сильным ударом приклада в голову рухнул как подкошенный. Когда пришел в себя, над ним стоял солдат и с усмешкой прокручивал барабан его нагана, в котором не было ни одного патрона.

Все происходило как во сне. Немцев оказалось в десятки раз больше, и они неторопливо в упор расстреливали наступающих. Скоро стрельба прекратилась, и немцы стали сгонять безоружных пленных в колонну. Раненых пристреливали там же, где они лежали. Ощущение сна усиливалось тем, что победители по очереди с улыбкой фотографировались над телами поверженных врагов. Снимались в одиночку и небольшими группами. Бросались в глаза их добротное обмундирование и автоматы, которыми все они были вооружены. Немцы были как на подбор рослые, упитанные и веселые.